Алиса Ханцис - Аквариум

Начало игры было непримечательным. Мик подумал, что это противоречило подуманной ранее мысли о недосягаемом образце, но в его сознании, размягченном коньяком и потому пластичном, оба заявления без труда уживались друг с другом. Итак, начало игры он даже не мог сейчас вспомнить — это была типичная для Тео бродилка со слегка юмористическим и парадоксальным оттенком. Балетные девочки в трико скользили по Комнате, грациозно уворачиваясь от Тины и скрипя натертыми тальком подошвами. Тео надел одной из них полупрозрачную белую маску, и девочка застыла перед Тиной в третьей позиции. Тина привычно исследовала препятствие, нащупала маску, и тело ее совершило едва уловимое движение, не поддающееся описанию. Мик пытался смотреть этот кусок на половинной скорости, но так и не смог подобрать слов. По телу будто пробежала волна. Все знали, что в игре не бывает больше одного жмурика. Тео рассчитал эффект с ювелирной точностью: прицел у сестры был сбит. Она удивилась.

Девочка шагнула назад, встала на пуанты и сделала полупируэт, махнув точеной ногой в миллиметре от Тины. В этом месте у Мика всякий раз перехватывало дух: таким поразительным был контраст между белоснежной, как фигурка со свадебного торта, балериной и сестрой, одетой в черное и слепо застывшей в центре Комнаты. Тина помедлила и двинулась на скрип атласных туфель. Тео, как дирижер, сделал девочкам знак, и они быстро и ловко приняли нужное положение. Ми сменила точку; даже с увесистой видеокамерой на плече она ступала по Комнате бесшумно, как тигр. Тина уже почти достигла цели, которую поставили ей братья — а именно, ткнулась руками в плечо одной из балерин. Двинулась выше, к лицу, полускрытом такой же маской; к другому лицу, прильнувшему щекой к подруге. Тина удивилась сильнее, повела руки вниз и обнаружила балерин слившимися в объятии, манерно выгнутыми и даже, как мерещилось Мику, совершающими какие-то не предусмотренные сценарием телодвижения. Он поймал себя на том, что хочет прикоснуться к ним сам; взглянул на жену, увидел бесстрастный, всё понимающий и всепрощающий глаз, и понял, что вот так, на камеру, он не может.

В следующий миг он забыл обо всем на свете: Тео снялся с места, а это означало, что сейчас будет импровизация. Брат стянул через голову футболку, закинул ее в угол и подошел к сестре. Правила он соблюдал свято, поэтому руки держал опущенными. Он улыбнулся Мику, ловко подвернулся Тине под руку гладким боком и сделал один-единственный короткий вдох. Он подцепил ее на крючок этим вдохом, и Тина накрыла ладонью рот, как когда-то Ива. Мик прекрасно помнил, что он ощутил в тот момент. Ему заливало глаза новым чувством, сладким и темным, как патока. Он знал, что влип насмерть, но освобождаться не хотел. Он видел, как искрит между ними воздух, и треск его был похож на звук рвущейся ткани. Тео снова начал дышать. Тина оцепенела.

Ни до, ни после, ни в Комнате, ни в жизни Тео никого не провоцировал с такой виртуозностью. Он вообще предпочитал, чтобы провоцировали его.

Тина отмерла, стиснула кулаки и отвернулась.

Потом она потребовала, чтобы запись стерли. Мик сказал, что так и сделает, но, разумеется, делать этого не собирался. Месяц спустя Тео пришел к нему и обнаружил кассету нетронутой. Мик хотел отшутиться, ведь правила были всего лишь частью игры; но увидел лицо брата и осекся. Тот смотрел не мигая, очень спокойно и даже чуть устало. Мику почему-то захотелось втянуть голову в плечи.

— Я сотру, — быстро сказал он.

— Дай сюда. Я сам сотру.

Мик крутил в пальцах опустевший бокал и думал не про будущий сеанс, не про Иву, не про Тину, а про брата. Он знал, что никогда не станет таким, как Тео, хоть расшибись в лепешку. А ведь когда-то они были ровня. Он еще помнил Тео плачущим, хотя Тина утверждала, что это вранье. Помнил моменты его бессилия, помнил, как они вместе боялись — ужастиков по телеку, гопников в переулках. Позже Мик боялся плохих оценок, насмешек девчонки, за которой волочился в шестом классе, и тому подобной ерунды. А Тео стало пофигу на всё. Мик искоса наблюдал за ним, пытался ему подражать, но так и не понял, в чем его секрет.

Семь листков календаря, скрывавших день игры, Мик срывал так, будто это были семь покрывал. Восьмой упал увядшим листом, покорно и тихо, и долго лежал на полу, чуть шевеля краями от сквозняка, будто еще дышал. Листок казался бескровным, как Ивино лицо.

Прошло уже два дня после сеанса, а кассета все еще лежала в остывшей видеокамере с погасшим глазом. Мик тоже лежал, подтянув к груди колени. Кто-то ходил за дверью спальни; Ми говорила кому-то по телефону: «Езжай к нему, детка. Еще можно успеть». Нога болела, и ему чудилось, что он маленький и у него температура. Но кровать под ним родительская, а это значит, что ему семнадцать. За окном бушует гроза, на душе холодно и пусто. А еще ему страшно. Он слышит жаркое дыхание за спиной и боится его, но зажать уши он тоже боится. А больше всего он боится повернуться к ним лицом.