Шубханги Сваруп - Широты тягот

Стоя лицом к лицу с гигантской волной, Гириджа Прасад вдруг замечает странную вещь. У него эрекция — стрела под идеально прямым углом к ногам. Он смеется. В глазах набухают слезы. Одна из них скатывается по щеке.

И вода уносит его прочь.

Утром в день ареста Платона воздух насыщен предчувствием циклона. На стенах осела вода; она стекает на его соломенную циновку, пропитывает лежащее рядом лонги. Платон просыпается в любимый для себя момент: резкое падение температуры, густые облака и запах сырой земли, смешанный с ароматом цитруса и благовоний.

Когда он чистит зубы в запущенном дворике, на его сандалию заползает червяк — мягкий, нежный, так же соскучившийся по дождю, как он сам. Платон сбрызгивает его водой. “Потерпи, — говорит он, аккуратно смахивая червяка. — Осталось немного”.

Позже, в придорожной чайной, он оказывается за одним столиком с незнакомкой. Они не обменялись ни единым словом. Платон сосредоточенно читает “Постороннего” Камю, не обращая внимания на принесенную самосу [27] Треугольный пирожок. и чай, как будто это не он их заказал. Она рассеянно поглядывает по сторонам и насвистывает какую-то песенку, не опасаясь, что может ему помешать. Как все бирманки, она покрыла лицо танакой [28] Косметическая пудра из перемолотой коры одноименного дерева. для защиты от загара. Хотя Платон сидит не настолько близко, чтобы почуять ее сандаловый аромат, он знает, что особая химия ее кожи внесла в него свои коррективы. Ни в одежде незнакомки, ни во всем ее облике нет ничего необычного. На ней розовая блуза и подходящее по цвету лонги, в волосах — франжипани. Но по наручным часам и жемчужному кулончику, а также по розовому лаку, покрывающему ногти, видно, что это девушка городская.

Прежде Платон никогда не слышал, чтобы женщина насвистывала. Это идет вразрез с его представлениями о том, как дамам следует себя вести. В такт мелодии она постукивает пальцами по столику — то, что на нем стоит, ее тоже не интересует. “Ну и что дальше? — сердится про себя он. — Может, эта нахалка еще и сигарету вытащит?”

В ее свисте и безразличии к соседу есть что-то непредсказуемое. В угоду своему ритму она с удивительной легкостью сметает вековечную пыль, скопившуюся на прохожих и растениях, на ветхой тиковой мебели, на тех, кто обслуживает и кого обслуживают. Сегодня он заснет, думая о ней, хотя она так и не заметит, как дрожат его руки, пытающиеся держать книгу ровно.

Друзья Платона по университету постоянно говорят, чтобы он не тушевался перед теми, кто ему нравится. Кавалер из него хоть куда, уверяют они, — обаятельная улыбка, и язык неплохо подвешен. И сам он не глух к окружающей его красоте. Но ему не хватает смелости.

Через несколько часов в комнату общежития, где сидит Платон, приходят люди в штатском из военной разведки. Он откладывает книгу только тогда, когда ему надевают наручники. Интересно, думает он, его товарищи знали о том, что случится? Иначе с чего бы они все разошлись? Впрочем, если даже и знали, он их не винит. Им есть за кого волноваться: у них ведь родители, братья с сестрами, жены и дети. Не то что у него, сироты.

Всех студентов из подпольной группы сопротивления сажают в фургон, который покидает город незадолго до полуночи. Несмотря на темноту и неопределенность, маршрут кажется Платону знакомым. Фургон пересекает глинистый отрог, ведущий к лесному монастырю, куда частенько хаживал его дед.

Это возвращает его мыслями к тем дням, когда он стоял на окраине монастыря и смотрел. Тогда он был еще ребенком, выдумывающим другие миры, чтобы объяснить этот. Он видел себя обитателем джунглей — места, где правят тигры, крокодилы, Наги — змеи-драконы — и духи, Наты. Его мать, Нага, приняла ради его рождения человеческий облик. Отец, тоже Нага, выполз из моря. Землетрясения, водовороты, циклоны — все это устраивали драконы, протискиваясь в свои змеиные норы.

Дед Платона умер два года назад, через восемь месяцев после бабушки. Бабушка скончалась от сердечного приступа, но что убило дедушку, он не знал. Одиночество? Или старческая скука?

Отец Платона, как ему сообщили, умер до его рождения. Мать бросила его, чтобы начать новую жизнь с другим. Так что фактически он был сиротой — и за неимением близких ушел в монастырь. Сбрил волосы и пытался медитировать. Но через неделю сбежал и поступил в Рангунский университет. Сиротам, понял он, нужны связи с другими людьми, обычные хлопоты и оправдания. Но не метафизическая пустота, выдвинутая в качестве идеала принцем, который имел все: царство, дворец, родителей, жену, детей — и не нашел ничего лучшего, кроме как от всего отказаться.