Шубханги Сваруп - Широты тягот

Гириджа Прасад хочет сказать больше. Но он беспомощен. Похоже, вся его жизнь есть лишь прыжок от одного слова к другому, от одного дня к другому, от одного ландшафта к другому. Она бессвязна и раздробленна, как эти острова. Со временем он научился вычерпывать смысл, порой даже веру, из океана пустоты, который его окружает.

Деви понимает отца. Она ведь и сама выросла на краю этого океана — и сейчас ей тоже пришлось нырнуть в него далеко и глубоко ради того, что она искала.

Когда каникулы подходят к концу, она возвращается в колледж.

В колледже Деви предпочитает изучать не книги, а цветы и новые ощущения, которые дарит юность. Она часто глядится в зеркало и прячется от послеобеденного солнца. Год спустя, во время своего ежегодного визита на гору Гарриет, Деви каждый вечер кладет под подушку аккуратно засушенный цветок гибискуса. Отец не скрывает своего любопытства.

— Это друг подарил, — говорит она.

— Как его зовут?

— Вишну.

— Откуда он?

— С гор. С границы между Сиккимом и Непалом.

Ночью Гириджа Прасад размышляет над этим. Сморщенные лепестки гибискуса вскоре раскрошатся, думает он. При здешней влажности к отъезду дочери от цветка останется только стебель. А как насчет дарителя? Не окажутся ли его чувства такими же эфемерными, не увянут ли они в считаные дни?

— Почему бы тебе как-нибудь не пригласить Вишну на чай? — спрашивает он дочь за завтраком на следующее утро.

— На гору Гарриет? — отвечает она. — Отсюда до его дома шесть дней пути. Три морем, два поездом и один вверх по дороге.

Чувствуя ее нерешительность, он говорит:

— Ты же учишься в горах. Тебе нравится снег.

— Наш дом — острова.

Гириджа Прасад молчит.

— Папа, на этот раз тебе и твоим деревьям меня не убедить.

Но цветам удается то, что не под силу деревьям. Деви сдается, побежденная ароматом магнолии — той, что Вишну сорвал у себя в саду и сохранил как саженец. Он хочет, чтобы она вдыхала запах живого растения. Хочет, чтобы их любовь росла.

После окончания колледжа Деви с Вишну приезжают на острова, чтобы зарегистрировать свой брак — с Гириджей Прасадом в роли свидетеля. Теперь он должен нарисовать последний портрет — это будет его свадебным подарком. Все сходится, как когда-то, десятилетия назад, точно сошлись в его сне кусочки Пангеи.

Под кистью Гириджи Прасада возраст Чанды Деви изменился. Будь она жива, так она выглядела бы в день свадьбы дочери. Художник дал себе волю, одев жену в ее свадебное сари. Бумага специально изготовлена ради такого случая. Она из древесины андаманского птерокарпуса с добавкой розовых лепестков и шафрана. Чанда Деви любила говорить с растениями. Он надеется, что они нашепчут ей свои мысли.

Жизнь и смерть — континуум. Никто не изучил этого глубже, чем он. “Все мы обречены на двойное бремя — на то, чтобы прощаться с нашими любимыми и самим уходить от наших любимых, — написал он в письме, приложенном к подарку. — Но это не должно затмевать более важного в нашей судьбе — тех мимолетных мгновений, которые мы переживаем вместе”.

Это один из тех редких моментов в жизни Деви, когда Тиста, их четырехмесячная дочь, названная в честь реки в Сиккиме, не хочет ни есть, ни писать, ни плакать. Деви с облегчением засыпает. Во сне она видит пожилого нагого человека на поверхности океана. Она узнает эту синеву немедленно. Так выглядят воды неподалеку от горы Гарриет, где островной шельф обрывается вглубь.

Он лежит на спине, раскинув в стороны руки и ноги. Его лицо спокойно, на нем слабая улыбка. Она знает этого человека. Он не раз снился ей во время долгих путешествий туда и обратно в пору учебы. Где же он был все эти годы? — удивляется она. Почему покинул ее, когда она выросла? Его появление, даже во сне, никогда не нарушало ее спокойствия, но теперь она кричит, не просыпаясь: “Папа! Папа!”

Тиста заходится плачем. Вишну утешает обеих, жену и дочь. “Это всего лишь сон, — говорит он. — Просто позвони ему”.

— Детка, я ведь улыбался в твоем сне, — говорит ей Гириджа Прасад по телефону. — С чего ты разволновалась?

Деви встревожена. Она хочет навестить его, но ей нужно дождаться, пока Тисте исполнится полгода.

— Папочка, — говорит она, — доброе утро. — Эти слова всегда были для него утренней опорой, неизменно вытягивали его из бездны снов, воспоминаний и отчаяния.

— Но сейчас три пополуночи, — отвечает он. — Скорее уж, доброй ночи.

— Ты больше не ляжешь, я знаю. Заваришь себе чаю и будешь до рассвета сидеть над книгами.