Шубханги Сваруп - Широты тягот

И замирает в изумлении.

Океан спрятался в свою раковину. Водоросли и кораллы блестят в предзакатных лучах, рыбы подпрыгивают на мели, хватая ртом воздух. Кричать они не могут, и кажется, будто их обуяло непреодолимое желание танцевать на солнце.

Он направляется к воде по ее следам — мелким лужицам на скалистой подкладке. Силы отступающей стихии сотворили удивительную вселенную. Они заключили осьминога, рыбу-иглу, морского ежа и тигровую креветку в неразъединимые объятия. Хищники и жертвы безнадежно переплелись. Гириджа Прасад дивится разуму осьминога, глядя, как тот высвобождает свои щупальца по очереди.

Он движется дальше. Но останавливается, наткнувшись взглядом на свое отражение в тонкой пленке воды, перемешанной с водорослями. Накануне пятидесятилетия он выглядит старше, чем себе представлял. Кожа обожжена и сморщена из-за бесконечных тропических экскурсий. Он полысел. Ссутулился. Плоть стыдливо висит на костях, скрывая истинный масштаб старости внутри.

Он уже несколько раз встречал его, этого человека. В самые черные полосы это видение выныривало из океана, чтобы утешить его, погладить по лбу, подержать за руку. Тогда он не знал, кто это, хотя знал, что это не бог и не призрак. То, что он не способен общаться ни с теми ни с другими, давно было установлено вне всякого сомнения.

Но он не готов.

Он еще не успел познакомиться с внучкой. Не успел в последний раз обнять дочь и зятя. Он даже растения в теплице не поливал целых два дня. Если не полить их сегодня вечером, они могут погибнуть. Но тут слова Чанды Деви возвращаются из спирали времени, чтобы прозвучать в спирали его внутреннего уха. “Не надо юлить”, — говорит она. Потому что пора — значит, пора.

Судя по тому, как далеко и основательно отступил океан, цунами должно обрушиться на берег минут через десять-пятнадцать.

Это оставляет ему выбор из двух вариантов. Можно со всех ног помчаться обратно, начать взбираться в гору и залезть на дерево — идеальный пункт наблюдения. А можно отправиться прямо вперед. Совсем близко отсюда шельф круто уходит вниз. Стоит ли пренебрегать редкой возможностью взглянуть на кишащее жизнью океанское ложе без самого океана, даже если поделиться результатами своих наблюдений уже ни с кем не удастся?

Оба варианта предполагают бег. Но физические усилия сейчас некстати. Момент следует смаковать — и в этом должен участвовать весь его организм до последней клеточки и атома. Посреди океана цунами может просто подхватить и опустить наблюдателя, как на качелях. Но на берега с таким рельефом оно прибывает во всем своем грозном великолепии, могучее и разрушительное.

Колеблясь между двумя вариантами, он вдруг осознает, что у него осталась только одна возможность. Ему некогда бродить среди открывшихся взору моллюсков и кораллов, этих лирических отвлечений от истины, которая вот-вот явится. Ему даже моргнуть больше некогда, не то что обернуться и бросить последний взгляд на свой дом.

Впереди возникает полоса от одного края горизонта до другого. Насколько он знает, она длиннее горизонта — известно, что цунами обегают весь мир и возвращаются к той трещине, которая их породила.

Птицы кричат все громче. В панике они взмывают в небо, как мутные ручьи, предвещающие потоп.

Вода обрушивается на береговой уступ в чистейшей, невообразимой тишине. Даже если Вселенная и вправду родилась с грохотом, возможности были зачаты в молчании. Когда-нибудь все исчезнет. Острова, их обитатели, кораллы, океан. Останется только тишина.

Он распрямляется. Гириджа Прасад встречает приближение воды в полный рост. Вблизи это уже не горб, а одновременно крыша и основание. Это само океанское чрево в поисках новой жизни, которую оно хочет вскормить.

Давным-давно, в день, не так уж сильно отличающийся от сегодняшнего, Гириджа Прасад потерял Чанду Деви. Была невыносимая жара — сорок два градуса по Цельсию, если быть точным. Он стоял в каком-то чужом коридоре, отдельно от всей больницы. Но неотвязный запах крови затмевал все. Так же как нежность и тепло кожи его жены, которую только что объявили мертвой.

Окно перед ним обрамляло совсем иной мир. Ветер раздувал адскую топку, и воздушные корни баньяна во дворе ходили ходуном. На подоконнике нес вахту одинокий попугай. “Наверно, миссис Попугай отложила яйца в прическу медсестры”, — прошептал он запеленутой Деви у него на руках. Ради этого младенца он обещал себе, что не сломается. После того, как она появилась на свет, он ни разу не плакал.