Эмма Донохью - Притяжение звезд

– В нашей декларации [42] «Прокламация о провозглашении Ирландской Республики» была зачитана перед главным почтамтом Дублина 24 апреля 1916 года. есть строка, которую я поддерживаю всей душой: заботиться обо всех детях нашего государства в равной степени.

При упоминании манифеста, который мятежники расклеивали по всему городу два года назад и в котором провозглашали свою воображаемую республику, я насторожилась; помню, отклеила тогда листок с перекошенного фонарного столба (нижняя часть листка была оторвана).

– Но как можно строить республику на основе насилия?

– Так, Джулия Пауэр. А есть ли в истории хоть одно государство, которое было основано на чем-то ином?

Доктор Линн подняла ладони вверх.

– Ну, вот вы, разве вы от чистого сердца, – добавила она, – можете назвать меня склонной к насилию?

Слезы обожгли мне глаза.

– Я просто не могу понять, как врач может взять в руки оружие, – сказала я. – Тогда погибло почти пятьсот человек.

Она не обиделась, а внимательно смотрела на меня.

– Дело вот в чем… Они в любом случае умирают, пусть не от пуль, но от нищеты. Притом, как бездарно управляется наш Богом забытый остров, мы в результате имеем то же массовое убийство, и оно ширится. Если мы будем продолжать стоять в сторонке, никто из нас не останется с чистыми руками.

У меня голова шла кругом. Запинаясь, я проговорила:

– У меня нет времени заниматься политикой.

– Да? Но все связано с политикой, вам не кажется?

Я сглотнула.

– Мне лучше вернуться в отделение.

Доктор Линн кивнула.

– Скажите-ка мне вот что… Ваш брат – солдат, он уже вернулся домой?

Вопрос застиг меня врасплох.

– Да, Тим живет со мной. Хотя он… сильно изменился.

Доктор Линн выжидательно молчала.

– Он онемел, чтобы вы знали. Временно. Психолог говорит, он со временем выздоровеет.

(Я не солгала. Просто чуть преувеличила.)

Рот доктора Линн скривился.

– Что? Вы думаете, он не выздоровеет? – укоризненно воскликнула я.

– Я же никогда не встречала вашего брата, сестра Пауэр. Но если он побывал в аду и вернулся, как же он мог не измениться?

Она произнесла это ласковым тоном, но ее слова просто меня пришибли. Я ведь прекрасно его знала и не могла отрицать справедливость ее оценки. Мне просто надо было с этим смириться: мой братик Тим вряд ли вернется ко мне таким, каким когда-то был.

Я собралась уходить.

Врач завела граммофон.

Зазвучала песня, у которой как будто не было мелодии. Под аккомпанемент струнных пела женщина, сначала очень печально, потом ее голос зазвучал громче, нарастая, как медленно взрывающийся фейерверк.

Я не спрашивала, но доктор Линн сама пояснила:

– Ария называется Liebestod [43] Финальная ария оперы Вагнера «Тристан и Изольда». . Что значит: любовь-смерть.

– Любовь смерти?

Она покачала головой.

– Любовь и смерть одновременно. Она поет над трупом возлюбленного.

Я никогда не слышала ничего подобного. Звук мощно нарастал, затем голос постепенно затихал. Музыка какое-то время еще звучала, потом замерла.

Спускаясь по лестнице, я ощущала, как дрожат колени. Прошло немало времени после того, как я съела свои полплошки овсянки. Если я задержусь на несколько минут, большой беды не будет, решила я и, спустившись в подвальную столовую, набрала там полный поднос еды, чтобы отнести к себе в родильное/инфекционное отделение.

Когда я вошла, Брайди встретила меня возгласом:

– Вот это да!

Как будто я устроила всем банкет.

– Пока я отсутствовала, как все было?

– Никаких неожиданностей, – ответила она.

– Ты молодец! – похвалила я ее, почти как доктор Линн – меня.

Никто из пациенток не проголодался, за исключением Делии Гарретт, которая попросила хлеба и ветчины. Брайди взяла тарелку жаркого, а я капусту с беконом.

– Брайди, не ешь хлеб. На нем плесень.

– У меня стальной желудок, – заверила она меня, отправляя в рот ломоть заплесневелого хлеба.

– Мне очень жаль.

Это произнесла Онор Уайт сдавленным голосом, перешедшим в залп кашля.

Я встала, вытирая губы.

– Почему, миссис Уайт?

– Мне кажется, я обмочилась.

– Не беспокойтесь, такое с любым может случиться. Давай, Брайди, поменяем простыню.

Но от мокрого пятна на простыне Онор Уайт исходил не острый запах мочи, а скорее легкий молочный аромат.

Я проверила ее медкарту и убедилась, что ее срок был не раньше конца ноября. Черт побери, еще преждевременные схватки… И мне в голову невольно пришла мысль, эгоистичная и детская: «Ну, можем мы хоть пять минут спокойно посидеть!»