Эмма Донохью - Притяжение звезд

– Человеческий род способен в конце концов справиться с любой эпидемией, – объяснила врач. – Или, по крайней мере, находить выход из тупика. Каким-то образом нам удается худо-бедно преодолевать все напасти и уживаться с любыми новыми формами жизни на планете.

– Грипп, по-вашему, – это форма жизни? – удивленно спросила Брайди.

Доктор Линн кивнула, прикрывая зевок рукой.

– В научном смысле, конечно. Это же живое существо, не имеющее никаких злых намерений, а движимое лишь упрямой тягой к размножению, и в этом отношении очень похожее на нас.

Эта фраза меня озадачила.

– К тому же пессимизм – плохой лекарь, – добавила она. – Так что давайте надеяться на лучшее, леди! А теперь, миссис О’Рахилли, я хочу осмотреть вас и вашу чудесную малышку.

После осмотра Мэри О’Рахилли она обследовала губу малыша Уайта.

– Его уже кормили?

– Трижды.

– Какой молодец! Полагаю, теперь он filius nullius, – резонно добавила она. – Ничейный. Приходское дитя. Видимо, его отправят в тот же приют, из которого она к нам поступила.

В трубу, подумала я. И кивнула.

– Когда все это закончится, – вполголоса проговорила доктор Линн, – мы с мисс Френч-Маллен планируем открыть частную больницу специально для младенцев из бедных семей.

– Это же прекрасно!

– Еще как! Палаты под крышей, хорошие сиделки любых вероисповеданий, лучшие женщины-врачи, которых мы только сможем нанять, свежее козье молоко…

Я поймала взгляд Брайди и чуть не расхохоталась. Ее удивило упоминание о свежем козьем молоке.

– И еще мы откроем дом отдыха в сельской местности для молодых мамочек, – добавила доктор Линн.

– Здорово, – произнесла Мэри О’Рахилли.

– Пришлю санитаров за миссис Уайт. – С этими словами врач вышла из палаты.

В ее медицинской карте не был указан никто из родственников, вспомнила я. А значит… от этой мысли меня передернуло… ее похоронят на кладбище для нищих.

Я вынула из стены гвоздь и приготовилась нацарапать скорбный символ на крышке своих часов.

– А можно я? – шепнула Брайди.

– Если хочешь.

Я передала ей часы и гвоздь.

Брайди незаметно отвернулась от Мэри О’Рахилли, нашла свободное место и аккуратно, с нажимом, нарисовала на серебре кружок для Онор Уайт.

Я подумала, сколько еще отметин в память об умерших матерях мне придется нацарапать на этих часах в будущие десятилетия. Царапины будут льнуть друг к другу, спутываться, как пряди волос.

– Как же их много! – хрипло проговорила я.

– Но подумай о других, – сказала Брайди. – О женщинах, которые продолжают жить. И растить детей.

Я взглянула на младенца Уайта. Ручки толщиной с мои большие пальцы раскинулись по простынке, точно стремились объять весь земной шар.

Вошел Гройн, прикрывшись носилками, как щитом.

– Сестра Пауэр, слыхал, вы еще одну душу потеряли.

Можно было подумать, что я нерадивый ребенок, вечно теряющий монетки.

За его спиной маячил О’Шей, сцепивший руки, чтобы скрыть тремор.

Гройн поглядел на левую койку.

– Ага, значит, окочурилась наша великая грешница.

Я проигнорировала уничижительное клеймо, которым Гройн наградил Онор Уайт, но удивилась, откуда он узнал, что та была не замужем.

Держась не так вызывающе, как всегда, он с меланхолической ухмылкой сообщил О’Шею:

– Поехала на бледном коне…

– Вам бы все зубоскалить, Гройн! – в сердцах воскликнула я. – Мы что для вас, просто мясо?

Все так и вытаращили глаза.

– Вы хотите сказать, после известного события, сестра? – Он осклабился и рубанул себя по шее ребром ладони. – По моему мнению, да, все. Всем нам рано или поздно будет хана, крышка, капут!

Ткнув себя в грудь, он добавил:

– Включая и вашего покорного слугу.

Я не смогла придумать, чем крыть.

Гройн отвесил мне церемонный поклон и положил носилки на пол.

О’Шей помог переложить накрытое простыней тело Онор Уайт на носилки, и они унесли покойницу.

А младенец в колыбели ничем не выказывал понимания того, чего он лишился.

Я молча стала снимать с кровати постельное белье.

– Почему ты так сурова с Гройном? – тихо спросила Брайди.

– А ты считаешь его забавным? – ощетинилась я. – Эти его вечные песенки, этот его вульгарный юмор висельника… Был на войне, да не приблизился к передовой на пушечный выстрел, а теперь этот сальный холостяк околачивается здесь и надоедает страдающим женщинам пошлыми куплетами.

Мэри О’Рахилли была явно обескуражена моей запальчивостью.

Я понимала, что не должна давать волю чувствам перед пациентками.