Владимир Мазурин - Дурные деньги

Алешка не знал названий даже самых обычных растений, и Степан открывал ему их, довольный, что стал для мальчика чем-то вроде учителя.

— А это что?

Алешка сорвал на краю канавы лопух, покрытый снизу, как налетом, тонким серебристым ворсом.

— Мать-и-мачеха, — назвал растение Степан.

— Почему же листок один, а названия два?

Степан взял лопух и приложил его ко лбу Алешки наружной, гладкой, стороной.

— Холодно?

— Холодно.

— Это мачеха. А теперь?

Степан перевернул лопух обратной стороной.

— Теперь тепло, — ответил Алешка и поднял на Степана огромные свои, ставшие вдруг не по-детски печальными глаза. — Это мама?

Горло Степана словно петлей сдавило. Какое-то время оба шли молча. Низко над их головами с тревожными криками метались чибисы, по-местному пигалицы.

— Дедушка, это чего они? — первым заговорил Алешка.

— Кто, пигалицы? Они боятся — мы их гнезда разорим.

— Почему?

— Они на земле их вьют, в траве. Идем мы с тобой — и вдруг гнездо…

— А мы не будем его разорять.

— Можем не увидеть и ногой наступить.

— А на дороге они не вьют гнезд?

— На дороге не вьют.

— Тогда мы не наступим.

— Наступить-то не наступим…

— Они не видят разве, что мы по дороге идем?

— Видеть-то видят, да не знают…

— Вдруг мы куда-нибудь свернем, — высказал догадку Алешка.

— Конечно, можем и свернуть, — согласился Степан.

Дорога привела их к лесу. Чибисы остались позади, их почти уже не было слышно. Вдоль опушки тянулся дол со стоячей прозрачной водой.

— Это река? — спросил Алешка.

— Нет, не река, река дальше. А это дол. Фомин дол — называется.

— В нем рыба есть?

— Рыбы нет, только лягушки да жучки разные.

— А как мы перейдем этот дол?

— Вот я сейчас разуюсь…

Степан снял обувь и подвернул штаны.

— Пойдем ко мне на руки — перенесу.

— А здесь глубоко?

— Да нет, тебе по колено.

— Тогда я за тобой пойду.

— Пошли…

— Пошли…

На середине дола Алешка остановился и закричал:

— Ой, какая теплая!

Вода, действительно, была теплая, как парное молоко. Солнце прогрело ее до дна, и видно было, как все ее мелкое население резвится, ныряет, плавает — живет своей загадочной жизнью. Алешка склонился над водой, наблюдая за жучками, а Степан терпеливо ждал его на берегу.

Дальше дорога углублялась в лес, молодой, недавно поднявшийся на месте вырубки. Березы и осины то подступали вплотную к дороге, то разбегались в стороны, образуя густо заросшие разнотравьем поляны.

— Дедушка, а ягоды здесь растут? — оглядываясь по сторонам, спросил Алешка.

— Растут, — обнадежил Степан малыша, — только они еще не соспели.

— А почему здесь деревья все маленькие?

— Срубили большие-то.

— А зачем?

— Зачем? Чтобы планы выполнять.

— Какие планы?

— А разные…

Степан не умел отвечать на вопросы длинно, пространно. Получалось у него коротко и не всегда, наверное, понятно для восьмилетнего ребенка, которому требовались особые слова. Но где их взять Степану? Алешка же сыпал вопросами, как дерево сыплет на землю созревшими семенами. Плохо, когда обильный посев оборачивается скудными всходами. Но терять доверие ребенка Степан не хотел, а потому на вопросы его отвечал серьезно, не отмахивался от них. Так и шли они вдвоем, беседуя, пока за деревьями не открылось текучее серебро реки.

Река была небольшой и уютной. Когда-то она работала на человека, вращая мельничные колеса, в последние же годы сильно заросла и обмелела: лесоразработки не прошли для нее бесследно. Не давали ей покоя и браконьеры — хищное и жадное племя, которое тем больше грабит леса и реки, чем больше имеет. Очень немногие умеют довольствоваться только самым необходимым.

Увидев над водой стрекоз, Алешка замер. В глазах у него словно шторки раскрылись.

Стрекозы резвились над водой, отражаясь в ее глубоком, спокойном зеркале. Их тонкие, продолговатые, с зеленоватым отливом тельца то невесомо повисали в воздухе, то словно от легкого дуновения свободно перемещались в нем. Исполнив свой воздушный танец, они садились на склоненные над водой стебли и, чутко колебля прозрачные крылья, подолгу грелись на солнце.

Алешка попробовал поймать стрекозу, но ему не удалось.

— Дедушка, никак…

Степан не спускал глаз с ребенка — следил, чтобы тот не подбегал слишком близко к воде: долго ли оступиться, сорваться.

— А пусть, сынок, они летают. Недолго им летать-то.

— Куда же они потом денутся?