Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Нет, нет, это неправда!

И она стала говорить о том, что когда-то преподавала в городской школе и ей-то виднее, где лучше, где хуже. Там, в городе, у нее было сорок учеников, а здесь — девять. Там она вызывала ученика к доске раз в месяц, а здесь ежедневно с каждым успевает позаниматься. Потом учительница расспросила Степана о тете и сказала, что ей не очень нравится вся эта история.

— Хотя, — добавила она, — трудно судить о людях, если не знаешь их.

Когда Степан закончил свое дело, Надежда Дмитриевна, спохватившись, вынесла ему две ученические тетрадки:

— Возьмите на память, Степан Иванович. Будете смотреть и вспоминать Алешу.

Он взял их и развернул дрожащими руками. Говорить он не мог, поэтому, уходя, только поклонился учительнице. Тетради он спрятал во внутренний карман пиджака и по дороге то и дело ощупывал их.

Солнце косыми лучами освещало деревенскую улицу. Степан машинально кивал встречным, невнятно отвечал на их вопросы, и люди жалели его, понимая, что нелегко возвращаться ему к одинокой жизни.

Придя домой, Степан тяжело опустился на лавку. Он устал. Устал и душой и телом. Тишина в доме действовала на него угнетающе. Впереди была пустота, гулкая и сквозная, как школьный коридор после уроков — ни голоса в нем, ни движения.

Собравшись с силами, Степан обошел комнаты, прибрался в них, привел все в порядок, хотя и никакого смысла делать это вроде бы не было. Но все-таки он оправил постель, расставил по местам стулья, ведра, убрал посуду. Он уже ни о чем не думал, осталось только одно — ясная, четкая сосредоточенность на своих действиях. С тем, что было ему единственно дорого в жизни, он простился. Все остальное не имело ровно никакого значения. Вот и дом этот сам по себе тоже теперь не имел никакого значения. И он окинул его взглядом, в котором уже не было ни боли, ни сожаления…

В горнице Степан снял со стены ружье, которое висело здесь уже много лет — с тех пор как он ушел из лесников, вынул из жестяной коробки два потускневших медных патрона. Взяв с собой две Алешкиных тетради — те, что дала ему учительница, — он вышел из избы.

Степан свернул в переулок, пересек гумно и оказался на дороге, по которой когда-то они ходили с Алешкой на речку. По ней Степану нужно было идти до леса, а там, у самой опушки, от нее отделялась другая дорога, настолько заросшая и заплывшая, что почти уже не различалась. Давным-давно по ней ездили на дальний дол косить сено. Но с годами сенокосные угодья там заглохли, заросли осокой и кустарником, и дорогу туда забыли. Будучи лесником, Степан много раз ходил по ней, и однажды она подсказала ему его конец…

Было это накануне ухода на пенсию. Нашла на Степана полоса такая — стал думать о смерти. Нет, не страх перед ней мучил, мучило другое: умрет он — сколько чужим людям хлопот задаст. И стал он думать: а нельзя ли, когда уже будет невмоготу жить, уйти из дома и пропасть — да так, чтобы ни следочка потом не нашлось. Как-то раз, возвращаясь с обхода из дальнего квартала, он попал на старую дорогу, ведущую на заброшенные сенокосы. И вот тут-то его вдруг осенила мысль, от которой гулко застучало сердце. В одном месте дорога шла мимо топкой, гибельной болотины… «Ну вот, а ты голову ломал…» — сказал себе Степан.

По-осеннему быстро смеркалось, дорога стала почти неразличимой. «Успеть бы до темноты», — равнодушно подумал Степан и вздрогнул от неожиданности: вдруг ему почудилось, что его окликнул детский голос. Он остановился, боясь обернуться, и снова услышал:

— Дядя Степан!

Стало быть, ему не послышалось. Он обернулся. В десятке шагов от него стоял Петька Серебров.

— Мать тебя, наверное, ищет, — сказал первое, что пришло в голову, Степан. — Ведь поздно уже…

Петька приблизился к нему и, по-мальчишечьи опустив голову, взмолился:

— Дядя Степан, не уходите. Давайте вместе ждать Алешку… Ведь он приедет, дядя Степан… Он сам мне говорил: он все равно у тетки жить не будет.

Степану неловко было стоять с ружьем перед мальчишкой.

— А ты как меня увидел? — полюбопытствовал он, стараясь не придавать голосу строгости.

— Я в нашей избушке прибирался…

И вдруг Степану стало ясно — по тону слов мальчишки, по тому, как тот избегал смотреть на него, — что Петька догадался о его намерении. И еще он понял: дурной умысел, если он разгадан ребенком, нужно выбросить из головы — иначе это будет измена, хуже измены.

— Дядя Степан, я у мамы отпрошусь, к вам ночевать приду…

Степан обнял мальчика, прижал к себе.