Вадим Фадин - Хор мальчиков

Он со страхом смотрел ей в спину, а затем — на своё отражение в тёмном стекле и гадал, словно это было важно, понял ли эту сцену кто-нибудь из очевидцев, которые все были старше и, значит, мудрее его, и тогда — нашёл ли тот нечто подобное и в своём прошлом, а найдя, пожалел ли о несбывшемся, как только что — Свешников, или же, напротив, вдохновился, выйдя в город, сделать то, что долго откладывал — несусветную глупость?

Это, нелепое, ещё мог бы совершить кто угодно, только не он.

Свешникову показалось странным воспоминание об оборванном эпизоде, который, если уж не забылся за десятилетия, мог теперь тревожить до конца дней. Нынешние очевидцы, к счастью, не умели читать его мысли, и только немолодая женщина поодаль, в середине вагона, разглядывала его чересчур внимательно. «Хорошее лицо», — подумал, глядя на неё, Дмитрий Алексеевич.

Состав, выйдя из туннеля, покатился по открытому месту, и солнце, неожиданное в эту пору, щедро осветило пассажирку, заставив её зажмуриться.

— Господи, — вырвалось у Свешникова, и на него обернулись, — это же…

— Я всё смотрела, ждала, признаешь ли, — приподнимаясь навстречу, сказала Юлия.

— Не поверишь, я почувствовал твой взгляд раньше, чем обернулся… Классики назвали бы магнетизмом.

— Я сильно изменилась.

— К лучшему, — уверил он.

— A-а, со мною что ни сделается, всегда выходит — к лучшему.

«К лучшему», — повторил он про себя, не заметив в её словах усмешки, довольный, что не покривил душою: немолодая Юлия нравилась ему не меньше, чем девчонка, недолго побывшая его женою; на ту, правда, оглядывались на улице, и это поначалу льстило молодому супругу (но скоро стало раздражать), а эта, сегодня, уже не выделялась среди прочих: села на диванчик в вагоне — и никто не засмотрелся. «Даже обидно», — подумал он. Ему чего-то не хватало в её облике; пытаясь представить её в других видах: то в дублёнке, а то в купальнике, он вдруг сообразил, как нужно сказать: «Лоск, она утратила лоск!»

— Как же ты живёшь? — неловко, с нечаянным удивлением, спросил он.

— Вопреки, — ответила Юлия и рассмеялась.

— Я не о том, не нужно так переворачивать. Сейчас такое время, что не до шуток.

— Что ж, отвечу, как на анкету. Живём втроём в двушке, работу работаем недостойную, кто на какую попал, оба — не по специальности. Там, где по специальности, — там денег не выплачивают по полгода. А мы ещё на что-то надеемся: на то, что это просто полоса такая и она пройдёт. А пока — вот, подыщем дочке жениха с пропиской и с квартирой — гора с плеч. Только и это не сегодня, она ещё школьница.

— Похожа на тебя?

— На кого ж?

Свешников уныло промолчал: годы отчаянно не сходились.

— А ты — на старом месте? — угадала она.

Дмитрий Алексеевич не успел ответить, только кивнул, потому что Юлия уже поспешила к выходу. Ему же захотелось рассказать ей то, чем нагрузила его Раиса, — и не опасаться, что этот разговор пойдёт дальше: у них, скорее всего, не осталось общих знакомых. На его осторожное предложение поболтать полчасика, прежде чем снова разойтись на годы, она отозвалась с неожиданной готовностью:

— Зайдём ко мне, тут рядом, а моих не будет допоздна.

Посмотреть, как она теперь живёт, было б интересно, но он всё ж отказался:

— Лучше посидим в каком-нибудь кафешке.

«Какое-нибудь» оказалось непрезентабельным, как пригородный буфет у перрона.

Не глядя на скучную публику, Юлия прошла в дальний угол помещения, к единственному пустому столу и, едва сев, повторила:

— Выходит, ты на старом месте… Остался при своих…

Свешников ответил не сразу:

— Если говорить о деньгах, то «своих» больше нету. Их не платят. Именно на добром старом месте.

— Везде одно и то же.

— Надобно дотянуть до пенсии.

— О, раньше ты отзывался о ней с пренебрежением. Ну а мне, сам понимаешь, думать об этой манне пока рановато. Ровесники разбрелись в её ожидании кто куда: один стал охранником, другой — подсобным рабочим в гастрономе, два вообще свалили за бугор…

— Свалить — мало у кого есть такая возможность.

— Увы, можно только помечтать — так сладко…

— А ты — если б можно было, ты б уехала?

— Только бы меня и видели.

— Только бы тебя и видели, — повторил за нею Дмитрий Алексеевич, насторожившись от того, как быстро и с каким пылом произнесла это она: если уж Юля, когда-то раньше, при его друзьях, чуждая, казалось, их споров о политике ли, о свободах или о крахе деревни, если даже она теперь была настроена так решительно, ему, наверно, не стоило раздумывать. — А высадишься на том берегу, и вдруг перед тобою — те же картины?