Вадим Фадин - Хор мальчиков

— Это не он, это мы не были стары! — воскликнула, не то смеясь, не то плача, Раиса. — Мы же с тобой сегодня без пяти минут пенсионеры! Ты хотя бы представляешь, сколько лет могло быть отцу пенсионерки?

Прибавив к её годам приблизительную двадцатку, Свешников озадаченно хмыкнул.

— Помянем? — предложил он. — Так всегда: начали за здравие, кончили — за упокой.

— Мы и начали — за упокой. Только учти: евреи — не поминают.

Свешников на миг смешался, оттого что собрался было пожелать царствия небесного и полная рюмка была в руке, а теперь если уж не полагалось поминать, то следовало переменить тему всего застольного разговора. Ближайшая нашлась — о детях.

— Как ты одна обходишься с мальчиком?

— Мальчику пора жениться, — сухо ответила она, опять сбив его с мысли.

— Армии, как видно, удалось избежать?

— У Алика белый билет по зрению. Но ты же знаешь, наши законы меняются каждый день. Никто не гарантирует, что его после института не забреют на офицерскую службу. Стопроцентная гарантия — только скрыться за бугор…

— Надо понимать так, что ты исполнилась решимости и пришла поговорить о разводе?

— Это не единственный вариант. А второй… Надо же раз в жизни сделать доброе дело — может, зачтётся где-нибудь. Брызни-ка ещё водки.

— Одно из любимых танго мы называли «Брызни шампанского».

— За отъезд, — она подняла рюмку. — Это как бы папин завет. Он хотел этого, скорее, для меня, нет, для нас с ним, Алик же пришёлся постольку поскольку. Рассказы об армейских кошмарах папа считал дамскими фантазиями.

— За отъезд, — безразлично повторил он, не спеша пить. — Так что же у тебя за вариант?

— Тот же отъезд. Ничего нового: что ни вариант, то отъезд, тут особенно не пофантазируешь. Все дороги ведут в одно и то же место, разница только в компании. Честно говоря, ехать одной мне было бы неуютно.

Свешников не понял, почему — одной, когда её сын — студент, взрослый мужчина: лучшего спутника было не придумать.

— Ты тоже можешь использовать этот шанс, — сказала она, с интересом наблюдая за ним. — Только не смотри так тупо. Идёт к тому, что скоро тебе придётся торговать где-нибудь на уголочке сигаретами. Ты к тому ж одинок. Состаришься — некому будет подать стакан воды. Так что вспомни народную мудрость: жена-еврейка — не роскошь, а средство передвижения.

— Постой, постой, — насторожился Дмитрий Алексеевич. — Что же, ты предлагаешь…

— Вот именно. Небольшой переезд, не более того. Я могу тебя вывезти — понял это? Жить вместе, если уж так этого боишься, никто не заставляет, я тебя просто приглашаю в компаньоны, в попутчики — как хочешь. Главное — приехать на место, а там разберёмся. С моей стороны было бы нечестно не позвать с собой мужа: люди платят огромные деньги за фиктивные браки, а тут такая услуга задаром!

— Но там — жара, вечная война, пустыня, — сказал он первое, что пришло на ум: старые доводы самой Раисы. — У меня в таком климате не работает голова.

— Там — это где? — прищурилась она. — В Израиле мне тоже пришлось бы тяжеловато. Но сейчас евреев принимают, представь, в Европе. В Германии.

— Вот это новость!..

Первой мыслью — сразу, впрочем, отогнанной — было согласиться немедля: он всегда хотел (но «хотел» — слабое слово) увидеть, наконец, как выглядит мир по ту сторону границы.

«Да разве только — увидеть?» — робко, словно шёпотом, словно его мысли могли разгадать, возразил Дмитрий Алексеевич сам себе; в действительности он беспочвенно мечтал не прогуляться по чужим местам, а пожить если уж не в Америке, то — в любой западной стране; беспочвенно — потому, что даже планам поселиться где-нибудь в Прибалтике среди старых камней, и тем не суждено было осуществиться, оттого что там он не нашёл бы работы, какой был научен, а дождавшись пенсии, на оную не прожил бы. Любой переезд был от него так далёк, нереален, что он даже не завидовал знакомым, которые уезжали навсегда в Израиль или в Штаты… Навсегда — значило, что они пропадали для всех в этом мире: переписываться, а тем более — перезваниваться с ними было опасно, и так же опасно было и прощаться с ними на перроне, отчего малолюдные проводы казались сродни похоронам. Дмитрий Алексеевич дважды побывал на таких прощаниях (и, возвращаясь с вокзала домой, всё оглядывался, нет ли слежки), и это будто бы сошло ему, но не исчезло ощущение тревоги, с новой силой вспыхнувшее после слов Раисы.

«Разве не всякое исчезновение подобно смерти?» — задумался он. Если и впрямь подобно, тогда те, кого он когда-то проводил, умерли уже на перронах и провожавшие, не похоронив их толком, так и не узнали, вкушают ли новые эмигранты райских плодов.