Вадим Фадин - Хор мальчиков

— В сообщники! Можно подумать, что я замыслил уголовщину, — возмутился сосед.

Литвинов и сам пожалел о нечаянном слове, но не стал поправляться, решив, что, в сущности, никого не обидел.

— Не торопитесь, ещё найдёте себе место, — проговорил он.

— Авы?

— Ну опять за рыбу деньги! Нам друг за дружкой тянуться нечего: тут не экзамен, цитату не спишешь. Вам попадётся своя лазейка, мне — своя. — Он засмеялся: — Опять вы попрекнёте меня низким стилем: то сообщники, то лазейка. Согласитесь, однако, что так доходчивей. Мои студенты это понимали.

— Вот оно что: ваши студенты. Тяжко вам придётся без них.

— А я притворюсь для себя, что ушёл на пенсию, — без улыбки сказал Литвинов. — Мне и в самом деле скоро пришлось бы — по российскому счёту.

— Перейдите на гамбургский — и помолодеете.

Именно последнего Михаил Борисович и не хотел, уже усвоив, что пожилых здешние власти беспокоят меньше.

— Представь, — сказал Дмитрий Алексеевич Марии, — она вдруг вспомнила о сыне.

— В том смысле, что пора перетащить его сюда?

— Не пора, не пора: надо же человеку спокойно окончить институт.

Накануне Раиса не сказала ничего определённого, и Свешников заподозрил, что она готовит почву для серьёзного наступления, целью которого могло быть только одно: что-то у него отнять. И хотя отнимать было, кажется, нечего, он не только в этот раз, но и всегда был настороже, не забывая, как изобретательна жена, и так как многие важные дела требуют подхода издалека, остерегался заводить с нею подробные беседы; начавшись безобидно, каждая могла бы обернуться таким подходом. До сих пор это удавалось без труда: супруги, хотя и жили в одном доме, почти не встречались, тем более что даже на курсы добирались разными путями. Занимались они в разных группах и в школьном здании могли не видеться по нескольку дней, а когда нечаянно оказались наедине и Раиса заговорила о своём, Дмитрий Алексеевич приготовился к неприятностям.

Замешкавшись в классной комнате и оттого думая, что выходит на улицу последним, Свешников неожиданно столкнулся с нею в дверях; она торопилась, видимо, догоняя своих, но тут безнадёжно махнула рукой и, остановившись, начала с банальности:

— Как поживаешь?

Он не знал, что сказать: отвечать всерьёз было глупо, а отшучиваться не хотелось.

— Неужели наши женщины не делятся новостями? — пробормотал он.

— Где они, эти новости?

— Вот и ответ!

Раиса всё ж имела в виду не местные сплетни, а весточки из России. Но Дмитрию Алексеевичу давно ничего не приходило.

— Выход один: написать самому себе, — он постарался, чтобы это не прозвучало серьёзно. — Представь, таким путём можно получать письма от самых неожиданных людей.

— От Бонапарта из шестой палаты…

«Напрасно я манкирую перепиской с Митей Свешниковым», — подумал он.

—.. хотя я предпочла бы — от Алика.

— У меня нет выбора: мне-то он не напишет, — совсем без огорчения проговорил Дмитрий Алексеевич; огорчался он раньше, когда видел, что жена старается отдалить от него мальчика, именно — отдалить, поняв, что момент сближения уже упустила. Поначалу Раиса не ждала, что Алик, росший в женской среде (проводивший будни у одинокой тётки, а выходные — с матерью), сразу потянется к неожиданно появившемуся в доме мужчине. Ей бы этого отчаянно не хотелось, но пока она разобралась что к чему, исправлять положение мирным путём стало поздновато, и в ход пошли без разбору и заочные, на ушко сыну, напраслины, и обыкновение из-за каждого придуманного ею же пустяка выговаривать мужу, не только не стесняясь Алика, но и нарочно дожидаясь того, чтобы начать сцену. Дмитрий Алексеевич пытался было заранее отвлекать Раису, чтоб избежать нечаянных срывов, но скоро понял, что её поведение хорошо продумано и что как раз его осторожные возражения вредят ему больше всего.

Постепенно сделалось так, что в их семье оказалось не три человека, как поначалу, а два плюс ещё один, что было совсем не то же самое, а спустя незаметное время её, семьи, не стало вовсе; про общение с пасынком пришлось забыть, и Свешников благодарил судьбу за то, что они не успели привыкнуть друг к другу.

Через несколько лет, когда Свешников навсегда уезжал из России, Алик попрощался с ним на вокзале так, как мог бы — с неблизким знакомым: коротко пожал руку — и отошёл в сторону; посторонний свидетель, наверно, не догадался бы об их недолгом родстве.

— Странно было бы, — сказал теперь Дмитрий Алексеевич, — если б Алик вдруг вздумал писать мне: до сих пор он ни разу не передал и поклона.