Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

И вот сейчас он не находил себе места. Даже проверенный многократно способ блокировать неприятные душевные переживания — алкоголем не помогал. Скорее, даже обострял их, делая его слезливым от жалости и сочувствия к самому себе.

Так прошло несколько часов, а боль все никак не рассасывалась, словно бы поселилась в груди навечно. И как ее оттуда изгнать, он не представлял. Несколько раз он порывался отправиться к Соланж и умолять ее вернуться, но в последний момент останавливал себя. Только еще не хватало унижаться перед ней; он известный в мире режиссер, признанный мэтр, — и словно школьник должен просить ее возобновить их отношения? И как это сделать? Стоя на коленях? Склонив виновато голову? Он хорошо знает ее характер, она бывает упрямой и непреклонной. И переубедить ее крайне трудно, а подчас и невозможно. Не случайно ему иногда казалось, что она больше чем-то похоже на русскую, чем на француженку с их легкостью переходящую в легкомыслие, с их способностью к компромиссам и уступкам даже тогда, когда компромиссы и уступки делать нельзя. А у Соланж эти качества, если и есть, то в зародыше, зато, если она по-настоящему во что-то упрется, то ее, как слона, не сдвинешь с места. Нет, сейчас не время идти к ней на поклон, кроме унижения он ничего не добьется. Нужно выждать, это едва ли не единственный шанс, что она сменит гнев на милость. Вот только ждать становится невыносимо, внутри все ноет и ноет, не давая, как при зубной боли, ни минуты покоя. И ни один человек не способен облегчить его страдания.

На этой мысли он остановился. Святослав вдруг подумал, что такой человек все же есть — это его отец. Если к кому-то обратиться за сочувствием, так только к нему. При всех своих недостатках он имеет одно неоспоримое достоинство — как никто способен понять другого. В этом он, Святослав, убеждался неоднократно. Правда, это было очень давно, в студенческие годы и потом, когда он делал первые и не всегда уверенные шаги на крайне неровной и сколькой почве режиссуры. Несколько раз в особенно трудных ситуациях он обращался к нему за советами. И не просто получал их, они ему реально помогали. Даже покинуть Россию и попытать свое счастье за границей, порекомендовал ему тоже он, хотя и был против его отъезда. Но и в этом случае он был прав, ему там улыбнулась удача. Трудных моментов тоже было достаточно, особенно в первые годы пребывания в Голливуде, когда никто даже не желал с ним разговаривать, не то, что давать снимать фильм. Но он, Святослав, выдержал это испытание непризнанием и добился своего.

Получается, что если бы не отец, его нынешнего успеха, известности не было бы и в помине. Здесь, в России он бы никогда ничего не добился, эта страна уж точно не для него, как не по размеру одежда. Именно в Америке, в Европе, даже в некоторых государствах Азии он чувствует себя как дома, а тут для него все чужое. И неважно, что здесь он родился и вырос; уже давно он осознал, что на самом деле это обстоятельство не имеет значения. Появиться на свет можно где угодно, а вот жить надо там, где чувствуешь себя так, словно бы это и есть твои настоящие родные места.

Да, он пойдет к отцу и поговорит с ним. О чем, ненадолго задумался Святослав? Да, какая разница, он убежден, что разговор сам выведет его на нужную тему. Он по этому принципу и кино снимает: если правильно задал основную линию, она обязательно приведет весь процесс в нужную точку. В искусстве, да и не только в ней крайне важно задать правильный вектор движения. И все остальное на него нанижется, как на шампур кусочки шашлыка. Значит, он идет к отцу.

Отца в его комнате не оказалось, пришлось его поискать. Застал в каминном зале. Он сидел в кресле, читал книгу. Рядом с ним стояла бутылка вина и рюмка, в которой оно плескалось.

При виде сына Герман Владимирович посмотрел на него долгим взглядом. По нему Святослав понял, что ему известно о разрыве с Соланж.

— Не помешаю, папа? — спросил Святослав.

— Нет, садись, — ответил Герман Владимирович. — Я совсем недавно думал о тебе.

— Вот не думал, что ты обо мне часто думаешь.

— Часто не думаю, а сейчас думал.

Святослав несколько секунд сидел молча, собираясь с мыслями.

— Что читаешь? — спросил он, лишь бы прервать молчание. Этот вопрос его интересовал в самую последнюю очередь.

— «Идиот» Достоевского. Знаешь, о чем я размышлял, пока читал: почему бы тебе не экранизовать роман?

— «Идиота?» — изумился Святослав. — Никогда таких замыслов не имел. Во-первых, это сделали до меня, во-вторых, сомневаюсь, что это кому-то сегодня интересно.