Александр Проханов - Горящие сады

— Кадыр, — Волков подозвал глазами Марину, — вот товарищ Марина, мой переводчик. Мы идем вместе с вами. В двух словах, в чем смысл операции?

Секретарь райкома движением бровей остановил говорившего с ним человека, державшего пачку листовок. Указал на знакомый Волкову замусоленный план.

— Вот рынок! Баги Омуми. Вот Майванд. Вот Старый город. Эта часть оцеплена. Отсюда никто не уйдет. Мы идем по домам и ищем оружие. — Марина переводила, торопясь и волнуясь. — Ищем тех, кто стрелял. Кто напал на райком. Есть сведения, что где*то здесь существует подпольный завод по производству зажигательных бомб. Выступаем через десять минут.

— Волков, здравствуй! — Достагир, неузнаваемый, в тюрбане, укутанный в белые ткани, шагнул навстречу, и из складок просторных одежд на мгновенье мелькнул автомат.

Волков представил ему Марину.

— Можешь оставить английский. Товарищ Марина знает дари и пушт.

Достагир поклонился, произнес что*то церемонное и любезное, и она усмехнулась.

— Что он тебе сказал? — Волков невольно повторил ее усмешку, — Сказал, что, если бы ему не идти в разведку, он бы пошел с нами, чтобы охранять красивую женщину.

— Достагир, ты идешь в разведку? Но ведь тебя многие знают. Ассадула тебя знает в лицо.

— Не забывай, Волков, я полгода провел в подполье. Кое-чему научился. — Он извлек накладные усы, прицепил, сжал брови в угрюмую складку. Стал одним из бесчисленных афганцев, наводняющих рынок, сидящих при входе в мечети. И опять при резком движении колыхнулась накидка, глянул вороненый металл.

— Иван, здравствуй! — Саид Исмаил, бережно тронув плечо Достагира, встал рядом, лучился радушием, растягивал в улыбке сиреневые широкие губы. Пожимал Марине и Волкову руки, придерживая на груди красный раструб мегафона. — Тыс нами сегодня, Иван? Почему вчера не с нами?

— Он, как всегда, без оружия, — недовольно сказал Достагир. — Я говорю, доиграешься ты, Саид Исмаил. Получишь свою пулю.

— Вот мой оружие! — щелкнул Исмаил в мегафон.

Кадыр Ашна что*то выкрикнул громко и резко.

— На выход! — сказала Марина.

— На выход! — сказал Саид Исмаил.

— На-ви-хот! — неумело по-русски повторил Достагир.

Все двинулись густо к дверям.

Снег перестал, и Майванд блестел наподобие оружейной стали, отражая солдатские цепи. Подкатывали тяжелые туристские автобусы с зеркальными стеклами и цветными наклейками. Но вместо праздных пресыщенных интуристов виднелись афганские солдатские шапки, угрюмые лица, стволы автоматов. Волков увидел, как из автобуса ловко и грациозно выпрыгивают женщины. Мелькнуло знакомое красивое лицо дикторши телевидения, ее черно-синие волосы.

— Саид, а женщины здесь зачем?

— Операция. Пойдут дома с нами. Мужчина нельзя в женской часть, мусульманский обычай нельзя. Эти женщины пойдут искать в женской часть. Члены НДПА.

Его слова заглушил налетающий трескучий вихрь. Низко под кромкой туч над Майвандом прошел вертолет с красной афганской эмблемой. Выплюнул пук листовок, и они, рассыпаясь, кружили в сыром льдистом воздухе, падали в районы трущоб. Несколько белых квадратиков упали на Майванд, белели, прилипнув к асфальту.

Строились на тротуарах перед узкими щелями, уводящими в Старый город в глинобитные скопища. Там, притаившаяся, ждущая облавы, пряталась жизнь.

— Что написано? — спросил у Марины Волков, кивая на грязную белую стену с беглой, углем начертанной надписью, на свежие дыры от пуль.

— «С благословения аллаха начинаем исламскую революцию в Афганистане», — прочитала она.

«Иероглифы контрреволюции», — подумал Волков, глядя на курчавую надпись, словно калькировал ее. Какой*то партиец, перехватив его взгляд, поднял обломок кирпича, перечеркнул черную надпись красной чертой.

— Пошли! — Саид Исмаил первым шагнул в скользкий, сочащийся влагой проем, поднося к губам мегафон. Металлический, пружинный, возвышающийся до звона голос понесся в закоулки, в подворья, в гнилые чердаки и подвалы, пронизывая стены, ветхую глину и дерево. И следом за взывающим красным раструбом растянутыми цепями, втягиваясь в проулки, пошли отряды, заглядывая в темень углов, держа на весу стволы. И в оконце за грязным стеклом на мгновение возникло и отпрянуло испуганное худое лицо.

Засунув руки в карманы, подняв воротник пальто, Волков шел за афганцем, одетым в бронежилет. Старался не поскользнуться на жидких подтеках, на зловонных ручьях нечистот, на рытвинах, полных тухлого снега. Оглядывался на Марину. Она, прямая и тонкая, повторяла его шаги. Сосредоточенная, чуть сгибаясь под низкими стрехами, в синем берете, ступала легко и точно, пронося свое легкое тело мимо темных глухих проемов с резкими сквозняками, из которых вот-вот брызнет выстрел. В нем возникал щемящий страх за нее, ожидание несчастья. Задерживал шаг, желая встать рядом, но, невидимый, звал вперед мегафон, реял металлический голос, и солдат с карабином поправлял неудобный, съезжавший набок жилет. Волков шел дальше, чувствуя ее за спиной. И больная мгновенная мысль: «Неужели это я, вбегавший когда*то в нашу комнату, полную янтарного солнца, и бабушка подымала ко мне свое чудное, осчастливленное моим появлением лицо? Это я, державший на руках новорожденного сына, испытывая гордость и счастье, желая всем добра? Я, сидевший над листком бумаги, без труда и усилий перенося на него возникавшее предчувствие чуда? Это я иду теперь в мегафонном надрыве — в древних трущобах Кабула?»