Александр Проханов - Горящие сады

— Как вы полагаете, среди осажденных могут быть белые, буры? — Бобров рассматривал испещренный пометками участок карты, где в красном кольце, как семечки, были рассыпаны треугольники, изображавшие хижины.

— Мы не знаем, есть ли там буры. Пленные показали, что на базе около ста хижин. Есть площадка для самолета. Они сказали, что иногда на базу прилетал самолет и в нем находились белые. Есть ли они там сейчас, мы не знаем. Но к вечеру все узнаем.

Последнее он произнес твердо и веско, оглядывая своих офицеров. И те подтянулись, откликнулись на его взгляд молчаливыми кивками.

А в нем, в Боброве, — искушение. Смириться, осознать свою слабость, свой предел. Найти наконец соразмерность между неуемной потребностью все видеть и знать, всему быть свидетелем — и своей нараставшей усталостью. Быть может, он уже достаточно видел и знал для того, чтобы энергия мира соединилась с энергией его собственной жизни, приоткрылась еще одна доля истины, что неясно и неверно мерцает сквозь дым солдатских костров, сквозь тусклое свечение оружия.

Нет, ему не надо идти с солдатами, а надо остаться здесь, у обочины. Дождаться конца наступления, когда изнуренные боем выйдут снова из леса, и услышать рассказ об атаке, о горящих хижинах, о разрушенной аэродромной площадке. Ну еще один бой. Малый эпизод в нескончаемой африканской борьбе, не меняющий картину истории. Нет, он не должен идти.

Искушение продолжалось недолго. Он нацедил из бака в алюминиевую кружку воды. Выпил теплую влагу, пролившуюся сквозь кожу мгновенным горячим потом. Сказал:

— С вашего позволения, комбат, я примкну к батальону и проследую в район осажденной базы.

— Это опасно, — сказал Антониу. — Могут быть засады.

— Дорогой Антониу, — Бобров, улыбаясь, положил ему руку на плечо. — Засада могла быть и у взорванного моста на Пунгуе. И в пути, когда мы являли отличную мишень для базуки. И в отеле. И на пляже. Когда в стране война, всегда рискуешь попасть в засаду.

— Очень тяжелый путь, — сказал комбат. — Открытое место. Пески. Высокая скорость на марше.

— Постараюсь от вас не отстать, — улыбнулся Бобров и, отсекая их возражения, считая дело решенным, вышел из-под тента.

Солдаты укрывались в тени. Бобров шагал по жесткой траве, осматривал их бивак. Двое, расстелив на земле платок, играли в карты, сыпали разноцветную масть, бросали мелкие деньги. Третий, сбросив жаркие бутсы, уперся голыми пятками в ствол миномета, шевелил, наслаждаясь, пальцами, смотрел на небо. Четвертый достал с груди маленькое, на цепочке, зеркальце, смотрелся в него, погружал в мелкие кудри металлический гребешок. Пятый окунал в котел руку, извлекал щепотью белые зернышки риса, машинально жевал. Все они коротали время, старались кто как прожить этот малый отрезок, были готовы сняться и идти по команде.

— Добрый день! — услышал Бобров. Обернулся: молодой знакомый солдат Роберту приветствовал его, приподнявшись с земли. Держал в руках в твердой обложке тетрадь. — Добрый день!

Бобров обрадовался, стал озираться, подзывая Антониу, и тот подошел, тоже утомленный, присел на траву, рядом с сухим опустевшим термитником, размытым дождями, похожим на глиняную старую вазу.

— Что мне спросить у него?

— Спросим, что он пишет? — поинтересовался Бобров.

— Он говорит, — Антониу устало кивал вслед Роберту и переводил: — Здесь его университетские лекции по истории. Он решил продолжить записи. Ведет дневник. Когда-нибудь, говорит он, эти записки тоже станут историей. Пишет сюда все, что приходит в голову. Обращения к матери, которые прочитает ей, когда вернется. Впечатления от армии, от своих товарищей. Сейчас описывал дорогу, привал. Говорит, после первого боя у него будет что описать.

Солдат, в подтверждение, гладил свою тетрадь, свое богатство. И Бобров испытал к нему мгновенную нежность и боль.

— Хочу ему сделать подарок, — сказал Бобров, доставая многозарядную, с разноцветными чернилами ручку. — Чтоб он ей исписал дневник и вернулся домой, продолжил запись лекций.

— Он просит, чтоб вы написали ему что-нибудь, — перевел просьбу солдата Антониу.

Бобров, раскрыв тетрадь, чуть отступил от молодого прилежного почерка, написал по-русски:

«В зоне Хунга, на обочине шоссе, у термитника, мы сидели и желали друг другу добра».

Видел, как у читающего, не понимающего надпись Роберту растягиваются в улыбке губы, как нравится ему ручка, как благодарен он за подарок.

Он хотел еще что*то сказать, но от брезентового тента раздался крик команды. Веером, приближаясь, шли офицеры. Солдаты вскакивали из кустов, гремели оружием. Застегивались, шнуровали бутсы. Бежали к обочине, строились в колонну.