Оксана Васякина - Рана

Как и все остальное, груди у нее были большие, шестого размера, и, старея, она все сильнее и сильнее поправлялась. Похоже, дело было в пищевых привычках и постоянном страхе голодн. Хирург, проводивший операцию по удалению опухоли, спросил, как лучше сделать: вырезать опухоль и зашить грудь или же отрезать грудь полностью. Бабушка махнула рукой, сказав, чтобы резал под корень. Я часто думаю о ее большой груди, которая весила как новорожденный ребенок. Ее аккуратно отрезали всю. Она была большим куском тяжелой изболевшейся измученной плоти. А потом что? Сожгли? Скорее всего, сожгли в специальном техническом крематории для органических отходов.

Я не видела бабушку Валентину без груди, и это сильно мучает меня по сей день. Как она обходилась? Болела ли ее спина, ведь оставшаяся грудь давала нагрузку на позвоночник с одной стороны. Мучилась ли она невралгией или стыдом от того, что одной груди у нее нет и приходится носить неправдоподобный протез? Она пила какие-то специальные сибирские травы, чтобы лечить рак. А еще, мне кажется, она что-то шептала на свою сначала больную, а потом отсеченную грудь. Когда я была маленькой, к ней ходили женщины, и она тихо шептала им что-то в красные ноги, это называлось «заговаривать рожу». Женщины за это давали ей мясо, сахар и молоко. В нашей семье говорили, что нельзя заговаривать самой себе, потому что не поможет, а наоборот, еще сильнее усилит болезнь, но мне кажется, что смертельная болезнь как-то по-другому учит обращаться с магией, и я уверена, что бабушка заговаривала свой рак по ночам.

Заговорам можно научиться, участвуя в лечении и наблюдая, как их делает старшая женщина. Когда бабушка Валентина хотела научить маму заговаривать рожу, та отказалась. Как отказалась и от предложения бабушки Анны научить ее гаданию на бобах. Меня с детства завораживала способность женщин влиять на чужие тела словом и еще чем-то таким, что, я чувствовала, присутствовало в них во время лечения. Я мечтала научиться лечить руками, чувствовать чужую боль и управлять ею. Я и сейчас верю, что силой женского внимания и слова возможно вылечить все что угодно. Иногда по вечерам, когда Алине тревожно или она очень устает, я делаю ей незамысловатый массаж. Я представляю себе, что в моих руках очень много силы, чтобы чувствовать ее боль и усталость. Мне кажется, я могу от этого ее избавить. После моих прикосновений она сразу засыпает и крепко спит всю ночь.

Мне нравится представлять, что боль расходится, как круги на воде. Я хочу использовать эту метафору, чтобы описать структуру своей книги. Путь камешка, брошенного в воду, – это мой путь, процесс, запущенный смертью матери. Я падаю и лечу вниз или спускаюсь на дно самой себя и еду далеко, глубоко в Сибирь, в распахнутую темноту. Этот путь тяжелого твердого объекта волнует пространство, сквозь которое он летит. «Волнует» в обоих значениях: создает волну и беспокоит. Мой путь беспокоит, бередит мою память и рождает круги маленьких историй, которые тихо, одна за другой, расходятся, увеличиваются и опоясывают мой рассказ, они есть фон моего движения. А я – проявляю его, делаю видимым. Глухой стук о земляное дно – это стук приземлившейся на растянутых белоснежных вафельных полотенцах стальной перламутровой урны с маленьким черным бисерным цветочком. Полет сквозь время, сквозь воду – сложный, медленный полет. Потому что вода сопротивляется и имеет свою плотность. Вода искажает, и рябь, пущенная ветром большого времени, бросает чешуйки бликов на дно. Вода шевелится, волнуется, и маленький черный камешек бесстрашно летит. Круги отходят от оси движения все дальше и дальше, становятся тоньше и исчезают. Боль, как круги на воде, становится неразличима, прозрачна, она растворяется.

Я знаю, что никто не смотрит на меня, когда я иду в магазин с ярко-розовой авоськой из плащовки, бреду по тропинке в Тимирязевском лесу или спускаюсь в метро на «Пушкинской». Я обыкновенная женщина в толпе, точка. Но я не могу избавиться от стойкого чувства, что кто-то беспрерывно наблюдает за мной. Весь мир – это взгляд, направленный на меня. Психиатры говорили, что это признак вкрапления в мое пограничное расстройство нарциссического элемента.

В детстве мне казалось, что я – главная героиня какого-то шоу, и я все искала в стенах и мебели маленькие скрытые камеры. Я чувствовала, что, даже оставшись одна, я не могу сидеть сгорбившись, не могу ковырять в носу, а в подростковом возрасте – мастурбировать в ванной. Любое отверстие служило поводом для того, чтобы следить за мной: например, дырка в двери, оставшаяся от выбитой ручки, была таким отверстием. Я затыкала ее носком, чтобы никто не мог смотреть на меня. Но иногда, делая уроки за столом, я слышала тихий шорох за дверью и, обернувшись, обнаруживала, что мамин любовник подсматривает за мной. Я видела его блестящий глаз в небольшом отверстии, и мне казалось, что глаз смеется надо мной. Он был опасный. Если в детстве мне нравилось шоу с моим участием, то в подростковом возрасте оно начало меня пугать потому, что отчасти стало реальным. Когда я научилась мастурбировать, я делала это каждый вечер по несколько раз, пока не начинала задыхаться от бессилия. Я мастурбировала в ванной и, лежа на спине, неотрывно смотрела в вентиляционное отверстие между ванной и туалетом. Достать до него технически было невозможно, но я была уверена, что кто-то там, в темноте, следит за мной. Он злой и хочет сделать мне больно.