Ксения Коваленко - Голоса

– Она тебя не любит.

– А кого она любит, тебя? Ты даже не нашел в себе смелости открыто признаться ей в этом. Или боишься вежливого отказа?

– У меня на то свои причины.

– А у меня свои на то, чтобы убить тебя. Самое сокровенное должно совершаться само по себе, а не по чьей-то настырной прихоти. Никогда больше здесь не появляйся. Это мое последнее слово. Дальше будут действия.

Удо тщательно забросал натекшую кровь свежим снегом, разрыхлив его ногой, и исчез за входной дверью, зло наблюдая, как незнакомец медленно уходил вдаль, едва касаясь пальцами брови.

«Теперь ты моя, Эмми, а письма можешь сжечь».

Эмми нарочно поступила на вечернее отделение, чтобы после занятий гулять по темному городу осенью и зимой, по сумеречному – весной и летом.

Ее тянуло в незнакомые переулки, ей хотелось остаться незамеченной, плавно двигаясь по теням чужих улиц, наступая им на хвосты, дергая за нити асфальтовых языков, представляя, что это маленькие марионетки в ее руках.

Случайные прохожие, выплывавшие из тьмы, раздражали ее, заставляя испуганно нырять вправо и влево, скрываясь в подворотнях, останавливая бешенный, разрывающий грудную клетку стук сердца, пойманного врасплох в момент самой обворожительной мысли. Мысли о том, до кого невозможно дотянуться даже потоком желаний, выпущенных бездной вечно молчащего рта в одинокое облако тумана.

Страсть к подъездам и крышам, бег ожидания, сладкое замирание вдохов, – ради единого ничтожного мгновения незаметной вспышки и жалкого умирания бесподобно изогнутых каменных фонарей, потушенных чьей-то рукой.

И все это – лишь несуществующая иллюзия вечного блаженства, пока щеку не обожжет первый луч солнца, когда уже не скрыться от людей, бегущих в никуда, оставляющих путанные в спешке следы, которые придется разгадывать ночью.

Где-то там, в просторной плоскости ничего не знающего о тебе перехода из одного сна в другой, всегда оставаясь поперек этой прозрачной материи, сотканной из души и чувств, придется поставить себя выше всех прямоходящих, которым, увы, не дано летать.

И новый день колючей проволокой украсит шею, опускаясь ниже, пряча тело в кокон, заставляя потерять свой облик и поскорей, пока никто из них не заметил твоей слабости, надеть, набросить гипсовую маску, чтобы бездушно отыграть этот день на публике. А потом с нетерпением дожидаться первого отблеска звезды, чтобы снять, скинуть, раздавить несуществующую явь, которой Эмми была для всех.

Сегодня ей хотелось тепла, тянуло домой. Прессуя белый снег, усиливалась прихоть опуститься в теплую ванну, сделать глоток горячего чая и зашелестеть, едва касаясь строк глазами, только сегодня приобретенными эссе Ялома.

Она мутным, от недавно выкуренной травы, взглядом следила за направлением своего пути. Мозг заволокло пеленой равнодушия к происходящему. Так что, если бы перед Эмми вновь возникла красная белка, она просто пожала ей лапу.

До ее уха долетел плач, похожий на детский. «Этого мне только не хватало, – подумала Эмми, – посреди ночи успокаивать чужого ребенка. Хотя, быть может, у меня слуховая галлюцинация, я ведь уже порядком накурилась». Тем не менее Эмми решила заговорить:

– Здравствуйте, голоса. Скоро вы станете реальнее, чем мое отражение в зеркале.

Она прислушалась, но похоже никто и не думал ей отвечать, или этот кто-то просто не ожидал такого странного вопроса, или он просто не существовал. Эмми повторила попытку:

– Не нужно плакать, ребенок, я могу сотворить для тебя чудо, – Эмми почувствовала, что контролировать свою речь ей становится все тяжелее. Ее слова выходили кривыми и ломаными, как осколки стекол. Ей было тяжело сосредоточиться. «Я сейчас сделаю какую-нибудь глупость, если уже не сделала».

Эмми разглядела между двух фонарей скамейку, а на ней сидело, запрятав в высоко поднятый воротник шею и часть короткостриженой головы, чье-то тело.

– Я не ребенок, – пробормотало тело, всхлипывая. Вдруг оно встало со скамейки, и Эмми увидела перед собой довольно милую, но очень заплаканную девушку. Подошла к ней ближе:

– Чуда у меня с собой тоже нет, я не волшебник, я будущий психотерапевт, – сказала Эмми, переминаясь с ноги на ногу. – Правда, немного обкурившийся. Это ничего?

– Ничего. А как твое имя, психотерапевт? – подобие улыбки осветило лицо девушки. Эмми была настолько рассеяна и неустойчива, что придерживалась одной рукой за грязный фонарь, пытаясь придать глазам более серьезный вид: