Зарина Мингалеева - Жить, обгоняя рассветы

Она замолчала, медленно вылавливая пену в теплом латте, и улыбнулась.

Я молчала, не зная, как подобрать слова, чтобы сказать, что все ее откровение, которым стал для меня ее дневник, ее история – это копия моей истории, моей страсти, моей самой большой любви. У меня дрожали руки, я прятала их в сумке, создавая видимость, что ищу телефон. Но, не выдержав, подняла на нее глаза, полные слез, и тихо сказала:

– Расскажи о нем. Прости, что сейчас задаю этот вопрос, но мне все очень близко, в моей жизни тоже была такая же сжигающая любовь, и мне казалось, что это наваждение, пока не прочитала твой дневник. Даже представить не могла, что кто-то испытал то же. Что и я… Спасибо, что поделилась со мной своими чувствами. Я сейчас ищу то, что заставит меня просыпаться по утрам и желать жить…

– Что ты, милая, в тот момент мне было так плохо от того, что никто не мог меня понять, считая все мои чувства блажью, что, встретив тебя, я была бесконечно счастлива в твоем лице найти человека, способного меня не только выслушать, но сопережить.

Ее рука протянулась к моей ладони и, тепло сжав ее, она продолжила:

– Я расскажу о нем. Хотя все эти пять с половиной лет совсем не знала его. Это был человек, с которым я любила себя. Поверь мне, себя, а не его. И мне он был нужен, чтобы быть такой, какой становилась с ним. Настоящей женственной, мудрой женщиной. И вот в последнее наши встречи, скажу даже не так, в те четыре месяца, когда мы «были вместе», и это его фраза, я спросила его после второго его приезда ко мне и его признаний в любви, повторит ли он это все утром. Утром, когда ночной дурман рассеивается, голова чиста, а глаза смотрят на мир трезво и незатуманенно. Он повторил все то же самое, слово в слово. И на вопрос «Мы вместе?» он сказал: «Да, – и добавил: – Я люблю тебя. Неужели и ты меня любишь»… Так вот, он – это я, а я – это он. Это словно два ангела, встретившиеся на Земле. Только он белый в аду, творит свое необузданное веселье, но внутри жаждет начать другой образ жизни, а я словно порочный ангел в Раю, вынужденный вести правильный, чистый образ жизни, внутри желающая послать все к черту, забыть все религиозные заветы и жить так, как хочется мне, но так нельзя. Так грешно. Мне хочется пробовать эту жизнь во всех ее красках, а я, осознавая нечистоту своих собственных помыслов, молюсь, чтобы Высшие силы оградили меня от соблазна. От соблазна претендовать на чужих мужей, отдаваться страсти чувствам, эмоциям, жить одним днем, не жить Богом, и вообще я в самом деле словно темный ангел на перевоспитании. А он… он словно проклят и вынужден жить во тьме, убивается от осознания, что другой путь он уже не может выбрать, он не осилит его. И с этим собственным бичеванием себя он начинает каждое утро и завершает каждую ночь, стараясь уйти от этого, забыться с помощью вина, и с помощью молитвы. А я стою у пропасти, желающая окунуться туда, и молюсь, чтобы мне дали силы удержаться и не перечеркнуть свое будущее маленькой глупостью. Я хочу туда, в его мир, а он отталкивает меня, охраняя границы. Ведь я сохраняю хоть какой-то свет внутри себя, только ради него, чувствуя, что именно это он во мне ценит, он видит эту внутреннюю борьбу, ту же, что и в его сердце, и именно этим я и отличаюсь от других женщин, я заставляю себя жить по законам Света, принадлежа Тьме. А он живет во Тьме, неся собой Свет.

Она сделал глоток, потом второй, небрежно взглянула в окно и продолжила:

– Он мог бы стать хорошим специалистом, а не заниматься торговлей. Он знает арабский, любит французский, но смешно делает ошибки, когда пишет по-русски, совсем не помнит английский. Он любит растения и разговаривает с ними, он очень жалел мои цветы на подоконнике, которые я совсем забывала поливать, мне было стыдно за свою такую безответственность, и в то же время я восхищалась таким качеством его характера. Знаешь, выяснилось, что нас воспитывали совершенно одинаково, как будто росли в одной семье. В одно и то же время наши родители требовали от нас вернуться домой, несмотря на то, что все остальные еще гуляли, нам приходилось следить за часами, чтобы не опоздать к назначенному времени. Для нас это было очень унизительно, приходя домой, я могла еще уговорить погулять минут тридцать, а он же из принципа отказывался и не принимал подачки. Меня это заставило посмотреть на него другими глазами, его упрямство и гордость проявлялись в других аспектах, и мне это нравилось. Для него было обидно, что ему не доверяли, и больше всего в жизни и он пытается сделать все, чтобы доказать им, что ему можно доверять. Я могла ему довериться, особенно мое тело, оно ему доверяло, а он не верил мне. Люди, которые росли в атмосфере контроля, в отсутствии доверия, никогда уже не смогут довериться другому, и это грустно.