Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

Я лежу дома, и мне все равно, как оно выстрелит. Даже больше — мне все равно, как пройдет подготовка отчета в этом месяце, потому что меня там не будет. Я чувствую небольшое разочарование, что решение не я сама приняла, а оно стало результатом нелепой случайности с ногой. Могла бы ведь и сама послать это все — к тому и шло: уже давно я знала, что решение всех проблем — to fuck up, ну, в смысле — зафейлиться, позволить себе провалиться. Перестать держаться за результат, перестать пытаться сделать все «хорошо и правильно» в мире, где сделать это невозможно, и чем больше ты стараешься сделать как лучше, проявить ответственность — тем больше реальность смеется над тобой, поворачивая все вкривь и вкось, ломая твои планы, меняя условия. Но я все равно пытаюсь ухватить ее за хвост и подчинить, проконтролировать, не дать выпасть за рамки моих ожиданий. А сейчас мне безразлично, я испытываю небывалое облегчение от того, что я не буду ничего делать, и даже если бы хотела — теперь не могу. Лежу дома и смотрю в потолок. Сосед на работе, поэтому я бренчу на гитаре, не беспокоясь ни о чем. [14] Здесь: всё провалить (сниж.).

После сообщения о переносе встречи Тереза исчезает с радаров. Днем звонит Дина, интересуется, как у меня дела. Дела у меня нормально, лучше не бывает. «Кейтлин с Рикой опять, по-моему, ничего не делают с социальными взносами. Не знаю, кажется, там полный бред», — предупреждает она. Я еще раз думаю о том, насколько же мне все равно. В комнате светло, и я вдруг понимаю, что за время, проведенное в Лондоне, я ни разу не оставалась дома в рабочий день, а еще — не могу вспомнить, когда в последний раз проводила целый день, лениво валяясь в постели, то читая книжку, то засыпая.

На следующий день с утра ко мне возвращается легкий призрак былого беспокойства и ответственности. «Все-таки у меня с ногой проблемы, а не с головой, значит, работать я могу… Из дома, например». Нет, я не хочу работать из дома! Я хочу законно пару дней поболеть, не напрягаясь. Я думаю про Дину: она осталась там одна. Вчера на нее попытались перевесить работу Рики по социальным выплатам, и вечером она мне позвонила уже порядком издерганная. Не хочется оставлять ее один на один с нашими чудесными коллегами. К обеду чувство ответственности и чертова сердобольность берут надо мной верх. Я звоню Лешеку и прошу привезти мне рабочий компьютер. «Заодно пообедаем вместе», — говорю я. Он с радостью соглашается возможности под благовидным предлогом слинять из офиса.

На улице погодный ренессанс. Солнце слепит, изгоняя тени из всех подворотен. Забросив ноутбук ко мне, мы спускаемся в кафе по соседству. Я скачу на одной ноге, обутая в тряпичные кеды Дины, которые она мне одолжила, потому что моя нога так распухла, что не влезает ни в одни мои туфли. Рукой цепляюсь за Лешека. Мы берем пиццу, кофе и сидим перед огромным окном, выходящим на перекресток с железнодорожным мостом.

— Как там? — говорю, кивая неопределенно в сторону офиса.

— Хм, знаешь… как обычно, да… как обычно, — он посмеивается. — Я сижу, стараясь, чтобы моя голова не особо виднелась из-за перегородки, и не встречаюсь ни с кем глазами. Там какая-то проблема опять… Рика что-то говорит, Дина… Я не слушаю, ты же знаешь. Мне кажется, что если не вслушиваться, то никто, скорее всего, не вспомнит о тебе.

Мы молчим. Мне так спокойно. Я уже давно не чувствовала себя настолько хорошо. Кажется, я даже в чем-то благодарна моей ноге, моей судьбе.

— Мне нравится тут сидеть и смотреть на людей. Кажется, я могу так бесконечно, — говорю я ему.

— Как твоя нога?

— Болит. Когда лежу — не болит. Могу немного ходить, но чем больше наступаю, тем больше болит и опухает.

Я подворачиваю джинсы и показываю ему синюю щиколотку: теперь из темно-синей она стала фиолетовой.

— Можешь пугать ею людей, — кивает Лешек. — Зачем тебе компьютер?

— У меня же нога болит, а не голова… Хотя, если честно, сама не знаю.

— Может, тебе кажется, что ты на атомном реакторе, на подводной лодке, что без тебя начнется война, случится катаклизм, Земля сойдет с орбиты?

— Да, — я смотрю на него очень серьезно, — именно. Но что делать, Лешек?

— Сложно сказать. Знаешь, у меня никогда не бывает таких мыслей, но я сижу здесь изо дня в день и думаю, что немного странно… понимаешь… что мы так суетимся, так стараемся, чтобы правильно заполнить циферки в таблице и отослать клиенту, которому это все не нужно, потому что его сотрудники на местах все равно разбирают этот отчет и делают по-своему. Но сколько людей вокруг включено в процесс! Мои друзья спрашивали, чем я занимаюсь, а я даже не могу точно сказать им. Экселем? Мы занимаемся экселем? Это как-то несолидно, тебе не кажется? Пятнадцать человек с нашей стороны и еще неизвестно сколько со стороны клиенты занимаются целыми днями тем, что собирают информацию в эксель. Очень странно. Я думаю об этом, когда учу очередной аккорд. Он мне сложно дается, но я знаю, что если я выучу его, а потом еще один и еще, то у меня получится мелодия, а потом я даже смогу спеть песню. А что дает наше ежедневное сложение букв и цифр? И главное, никто больше ничем не занимается! Тереза была моделью. Ксавье мог бы строить роботов… Я, может, пел бы песни на улице. Сидел бы бомжом. А так мы не бомжи, но что мы делаем?