Ольга Птицева - Выйди из шкафа

Данилевский нехотя посмотрел на оба снимка, отвернулся и продолжил ковыряться с тесемкой.

— Это странно, конечно, но не имеет никакого отношения к делу, — проскрипел он. — Своими выходками вы отвлекаете меня от работы, Тимур.

— Нет, вы послушайте. Друг сказал, что на этом фото его отец!..

Данилевский наконец справился с узелком.

— Что вы хотите этим сказать?

Тим замер. Ответ невозможно было бы отменить. Стоит только ему прозвучать, как неожиданное совпадение обретет причины и последствия. Изменит все. И жизнь Данилевского, и странное существование Шифмана. И его, Тимову, жизнь. Но белый треугольник, расползавшийся по лицу старика, не оставлял вариантов.

— Возможно, мой друг окажется вашим сыном.

За окном тревожно сигналили машины, заполнявшие дороги в предвкушении вечерних пробок. Город снаружи размеренно двигался и гудел, а внутри квартиры повисла густая тишина. Только Данилевский сипло втягивал в себя воздух, и поскрипывала в пальцах Тима куртка.

— Вы говорите глупости, Тимур. Я прошу вас выбросить их из головы. — Данилевский оперся на диван и поднялся на ноги. — Мне нужно работать.

— Нет, подождите, все сходится! Здесь трое мужчин, да. Но такое совпадение не может быть случайным. Не может же?

Данилевский остановился напротив Тима.

— Дайте мне пройти.

— Посмотрите на эту женщину. Она могла родить от вас ребенка в девяносто первом?

Капилляры в глазах Данилевского налились кровью, пожелтели белки. Это был взгляд бесконечно уставшего человека. Ничего от прежнего Данилевского — болтливого, проницательного и интеллигентно мягкого, в нем не осталось.

— Нет, Тимур, эта женщина не могла родить от меня. Ни в девяносто первом. Ни в любом другом году.

Тим хотел было сказать что-то еще, уболтать, уговорить старика, но тот перебил его.

— А теперь я прошу вас уйти. Вы ведете себя непозволительно, и я не хочу вас видеть. Ключ оставьте на тумбочке. До свидания, Тимур.

И с неожиданной силой толкнул его в плечо, чтобы освободить себе дорогу. Пока Тим копался в прихожей, не попадая трясущимися руками в рукава куртки, старик успел доплестись до кабинета. Скрипнул стул. Раздался шелест бумаги. Это еще одна страница бесконечной статьи полетела на пол.

Тим вышел и беззвучно прикрыл за собой дверь. Он встал у подъезда, но решить, куда ему идти, не смог. Внутри едко ворочалась обида, помноженная на четкое осознание — он все испортил. Столько лет бережно подкладывал соломку под странную дружбу с Данилевским. Боялся, как бы не обидеть старика. Как бы не задеть профессорские чувства нечаянным панибратством. А потом взял и забрался в самое личное из возможных пространств. Отчего бы не поковыряться в интимной жизни университетского руководителя? Почему бы не разворошить его архив? От злости на себя хотелось срочно куда-то бежать, кому-то звонить, решать что-то. Вместо этого Тим набрал Ельцову.

— Я облажался.

— Какие неожиданные новости, Тимочка, — хохотнула она. — Никогда такого не было. И вот опять.

От пяти минут пустой болтовни стало легче.

— Ну, таких совпадений не бывает, конечно. Точно папаша его, зуб даю.

— И что мне с этим делать тогда?

— На Первый канал идти. Такую историю у тебя с руками оторвут.

С потемневшего неба начал сыпать мерзкий дождь. Ельцова щелкала клавиатурой.

— Ты в редакции?

— А где ж еще? Это у тебя вольные хлеба, а мы впахиваем.

Вдобавок к вине перед Данилевским на Тима ухнула позабытая ответственность за проект.

— Зуев меня не ищет?

— Пока нет. С планом все плотно и без твоего ненаглядного Шифмана. Но сам знаешь, в любой момент может и вспомнить. Ты б приехал, показался.

Тим оторвал телефон от уха, глянул на время. Половина пятого ощущалась как поздний вечер, почти ночь. Хотелось в душ и спать. Может, посидеть с бабушкой, послушать в ее пересказе, что там вещает федеральное телевидение. Но обе фотографии лежали в кармане куртки.

— Нет, надо с фотками разобраться.

Ельцова не стала спорить.

— Звони сыночку новоявленному. Пусть требует от матери объяснений.

Тим сбросил звонок и набрал Шифмана. Послушал нудные гудки. Попробовал еще раз. Гудки закончились, автоответчик не включился. Тим чертыхнулся, снова позвонил Ельцовой.

— Не поднимает, — пожаловался он. — Пишет, наверное.

— Муки, мать его, творчества. — Фыркнула она. — Слушай, ну я посмотрела уже, он прописан у черта на куличках. Такое дальнее Подмосковье, что уже не считается.