Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Но оставим в покое природных потаскух: их нравы и на свободе мало чем отличаются от лагерных. Большинство женщин, попадающих за колючую проволоку, если это не уголовницы и не проститутки, вовсе не помышляют о сексуальных похождениях. Они остро переживают разлуку с мужем, с любимым, с детьми. Тоска по разрушенной семье делает пребывание женщины в лагере особенно мучительным. Да и сама лагерная система направлена на то, чтобы сделать разлуку с домом и оставшимися на свободе близкими как можно более тягостной. Переписка перлюстрируется и нередко пресекается, свидания с близкими крайне редки; в лагере строгого режима женщина может увидеть мужа лишь на три дня раз в год! Законы страны также подталкивают оставшегося на свободе мужчину бросить в беде свою заключенную подругу. В 1944 году Совнарком принял постановление о том, что если муж или жена находятся в заключении, то вторая, вольная, половина может по суду освободить себя от брака. При этом ни сам разведенный, ни суд не обязаны ставить в известность о разводе томящегося в лагере супруга или супругу. Таким образом женщине-лагернице власти не оставляли даже слабой надежды на возвращение в прежнюю семью. Ей давали понять, что там на свободе ее супруг наверняка уже развелся с ней и развлекается с другой или с другими.

Отнимая у лагерницы любовь прошлую, тюремщики делают все, чтобы и новой любви не допустить. Логика начальства носит чисто рабовладельческий характер и сводится к тому, что любовь мешает производству, отвлекает заключенного от выполнения производственного плана. Охране приказано (ныне, как и десятки лет назад) каждую пойманную на месте преступления пару хватать и тащить в изолятор, в сырой, холодный подвал, где виновников ждут несколько дней еще более голодной диеты, чем в бараке.

Но даже в этом убийственном для любви климате находилось место для чувства. Евгения Гинзбург в книге „Крутой маршрут” (том второй: „Тюрьма — лагерь — ссылка”) описывает полные нежности и преданности отношения двух заключенных в одном из магаданских лагерей. Двадцатишестилетней балерине и актеру одного из московских театров их бывшие профессии давали некоторую, хотя и крайне ограниченную свободу. Обы были включены в театральную группу (культбригаду), назначение которой состояло в том, чтобы развлекать скучающее лагерное начальство. Актер и балерина могли видеть друг друга почти каждый день, встречаться за кулисами, почти свободно любить друг друга. Их счастье продолжалось пять месяцев. Потом пара была уличена в „преступной связи”. Инструкция Главного управления лагерей (ГУЛАГ) в таких случаях требует, чтобы один из возлюбленных (наименее необходимый в данном лагере) был немедленно выслан по этапу в другое „хозяйство” ГУЛАГа. Но балерина не попала на лесоповал или на ручную косьбу сена. Она оказалась беременной и была направлена за десятки километров в так называемый, Детский комбинат” — тюремный родильный дом и ясли. Чтобы как-то встретиться со своей любимой, отец ребенка оставил привилегированную работу в кульбригаде и попросил послать его на один из самых страшных приисков для работы под землей в забое. Единственное достоинство этого гибельного места, где заключенные умирали от голода и непосильной работы, состояло в том, что прииск расположен был неподалеку от Детского комбината”. Ребенок этой пары умер, не дожив до полугода, но возлюбленным все же в конце концов довелось встретиться. Он подстерег ее, когда она перевозила на лошади сено вне лагерной зоны. Им удалось вырвать у судьбы два часа счастья, за которым вновь последовало наказание. И вот конец истории: обоим грозит карцер, „Только бы не его, только бы не его”, — шепчет женщина. Он в этот вечер нужен был на сцене, и поэтому наказание его обошло. А она пошла в холодный подвал на пять суток. Пошла со счастливой улыбкой, потому что знала: он любит ее, он — не забыл ее…

Старинная мудрость гласит, что миром правят любовь и голод. Старожилы советских лагерей добавляют при этом, что, несмотря на ужасный подчас голод, любовь то и дело оказывалась в этом тандеме более сильной. Об этом, в частности, рассказывает мой хороший знакомый биолог Сергей Мюге, осужденный в 1947 году по политической статье. Он отбывал свой лагерный срок в Казахстане (лагерь Карабас, неподалеку от города Караганда) и смог убедиться, что никакие ухищрения начальства не могли сдержать тяготение полов в лагере. Внутрилагерная борьба за и против секса особенно ужесточилась после 1946 года, когда началось отделение женских бараков от мужских. К 1948 году это предприятие завершилось по всему Архипелагу. Высокие заборы с колючей проволокой, протянутой по верху, должны были надежно отделить Адама от Евы, Ромео от Джульетты, Дафниса от Хлои. Но в этой борьбе человеческого начала с бесчеловечным человеческое сексуальное чувство постоянно брало верх. С громадным риском мужчины по ночам пробирались в женские бараки, а женщины — в мужские. Там, где прежде разврат соседствовал подчас с настоящей любовью, теперь разгулялся всеобщий и повальный блуд. Если женщина попадала в мужской барак, то ее заставляли вступать в связь не с одним, а с несколькими мужчинами. А случалось и наоборот: в одном лагере женщины поймали молодого парня, перевязали ему член ниткой и насиловали так долго, мучали своими сексуальными притязаниями так сильно, что в конце концов он погиб. Это сексуальное безумие питалось из одного источника — запретов лагерного начальства на сексуальную жизнь заключенных. Сергей Мюге как биолог, склонный к сравнениям из животного мира, говорит, что если женщина попадает на нары мужского барака, то место ее нахождения запоминает издали клубок спарившихся змей”. Нравы в таких случаях возникают более чем простые. Одного заключенного разбудили среди ночи, и сосед по нарам спросил его, кивнув в сторону обнаженной женщины: „Не хочешь?” Это было произнесено так же, как курящий говорит другому курящему: „Докуришь?”