Марта Кетро - Рассеянная жизнь

К тому же Поль не понимала, где искать квартиру. Старый центр дорог, следовало углубляться на юг, но Поль слишком любила воздушный меренговый Тель-Авив, тянущийся от моря до Ротшильда — там, где есть колонны, белый камень, нежнейшая эклектика, наивно слепленная из классики, ар-деко, мавританского стиля и скреплённая Ближним Востоком. Человеку-выдумке здесь спокойно, собственная призрачность не так бросается в глаза на фоне сновидческой архитектуры. Во Флорентине многовато жизни и её следов — мусор, граффити, толпы, шум, шабат соблюдают кое-как, а Поль была важна эта еженедельная пауза. И от набережной дальше, хотя это, скорее, плюс. Для обитателя средней полосы жизнь возле моря необычайно притягательна, в ней и романтика, и статус. «До берега метров триста», — упоминаешь небрежно, и тут же становится неважно, беден твой дом или богат, велик или мал. Глаза собеседника подёргиваются дымкой, и он погружается в мечты об алых закатах и золотых рассветах, о штормах и шорохе прибоя, о бодрых утренних купаниях и пробежке и о любви на ночном пляже. Знаем, проходили.

О чём не догадывается мечтатель, так это о вездесущей плесени, которая поражает всё: пищу, одежду, любую вещь, пролежавшую на одном месте несколько недель. Об испорченных сумках и туфлях, о стирке, не сохнущей в доме, несмотря на жару, о солонках, в которые подсыпают рис — иначе соль слёживается и каменеет. И о деньгах, которые приходится проглаживать утюгом, отнюдь не ради магических ритуалов, а чтобы извести всё ту же плесень. И это не говоря о ветрах, сдувающих с балконов шезлонги и цветы. О призрачной угрозе цунами лучше не упоминать — это, пожалуй, взбодрит приунывшего романтика — на берегу недавно расставили предупреждения о том, что в случае чего нужно немедленно удалиться от воды на пятьсот метров. Сама идея жизни в виде гигантской волны, которая всё к чертям смоет, безусловно, соблазнительна, но плесень-то, плесень!

Поль так и не смогла уснуть, пытаясь что-нибудь решить, и перед рассветом не выдержала, выбралась из дома и спустилась к морю. На её глазах ночь начала стираться, будто копоть со стекла, с каждой минутой воздух светлел, темнота распадалась на серый и розовый, а потом сменилась голубым. В пять утра в камнях оказалось много людей, которые плескались в прибое, смеялись, перекрикивались и не беспокоились ни о чём. Разве что грустен был арабский юноша, склеивший русскую блондинку за сорок, которая оказалась слишком пьяной — глядел на неё, как голодный на подпорченную котлету, и прикидывал, можно ли где отъесть, чтобы не стошнило. Уединением и тишиной не пахло — двое суданцев прострекотали мимо, религиозная парочка чинно проплыла, прошли вопящие девушки неопределённо гопнической национальности. Ветер принёс обрывок песни из круглосуточной кафешки — неожиданно густое рычание под рэгги. Поль так удивилась, что вытащила телефон и открыла «Шазам», надеясь и распознать группу. Песню он и правда узнал, но оказалось, что в колонках играет Боб Марли, а гроулом орёт какая-то английская пьянь. Люди очень стараются делать музыку, и у многих получается, но город всё равно миксует лучше.

И Поль подумала, что, наверное, сможет жить и во Флорике, если будет смотреть поверх голов, поверх стен, покрытых граффити, поверх голосов — туда, где небо меняет цвет, где нет ничего постоянного и плотного, где всё временно, а значит, навсегда.

Она могла переехать в конце июня или на месяц раньше, Гала была готова вернуть ей последний чек. Но пока Поль сама не знала, чего хочет, поскорей найти новое место или потянуть время, наслаждаясь мгновением тишины — будто кружевная паутинка повисла между стеблей травы, и прямо сейчас она безупречна, но вот-вот подует ветер.

Поль уже смирилась с тем, что не запоминает людей, а только разговоры и впечатления, но иногда ловила себя на том, что путает виденное с услышанным и прочитанным, и всё вместе — со снами. Иногда слушала кого-нибудь и так хорошо представляла картинку, что потом попробуй разбери, чьими глазами на это смотрела. Или обыкновенный бытовой разговор снился настолько убедительно, что через пару дней его невозможно было отличить от реальности. Изредка удавалось установить подлинность по косвенным признакам: например, когда Машенька за столиком кафе смешно рассказывала о новеньком любовнике, они заказывали кофе с кардамоном, фиолетовое солнце быстро скатывалось за горизонт и закат отражался в начищенном медном кальяне; Поль цеплялась взглядом за этот отблеск, а их стол всё время покачивался, соскальзывая с неровностей золотистой драконьей спины, на которой располагалось всё заведение и весь Яффо.