Йожеф Дарваш - Город на трясине

— Повози-ка сама, если ты такая шустрая! — тихо огрызнулась старая Бакошне, едва не плача от бессилия и обиды и в то же время боясь, что Шандор услышит их перепалку.

Юлиш бросила ей лопату и взялась за тачку, однако и эта работа оказалась старушке не по силам. Она подбрасывала землю то слишком высоко, так что земля не попадала в форму, а летела мимо, то бросок ее оказывался слишком слабым, и земля сыпалась по стене обратно в кучу, упорно не желая попадать туда, куда следовало.

Наблюдая эту картину, оба мужчины наверху не произносили ни слова, но по их угрюмому молчанию чувствовалось, как накипают в них гнев и досада. Старый мастер как бы нехотя, чуть шевеля инструментом, разравнивал скудную порцию земли, попадавшую в форму, будто мешал ложкой опостылевшую безвкусную еду, и что-то ворчал себе под нос все громче и громче. Наконец терпение его лопнуло, и он сердито сказал:

— Этак мы до нового урожая не управимся… Не сдобное тесто месим, чтобы маком посыпать…

— Юлиш! — во все горло заорал Шандор. — Куда ты, к чертовой бабушке, запропастилась? Так нельзя дальше! Не работа, а детская забава какая-то!

Шандор кричал на жену, но было понятно, что жестокие, грубые слова упрека адресовались матери. Бакошне поняла это, как и все остальные. В другое время она не оставила бы обиду без ответа, но теперь, когда совместный труд требовал, чтобы каждый добросовестно выполнял свою долю, старушка от сознания своей немощности и бесполезности лишь втянула голову в худенькие плечи и, проглотив слюну, молча продолжала бросать землю, стараясь делать это как можно лучше. Однако все ее старания ни к чему не приводили. Тогда она стала подбирать сыпавшиеся с лопаты комья руками, пытаясь забросить их в форму.

Это было уж слишком даже для дядюшки Фаркаша.

— Эй, Роза! Уж не считаешь ли ты нас воробьями? Комочками швыряешься, как дитя…

Его слова прозвучали весело, будто бы в шутку, но за внешней шутливостью таилась злость. В самом деле, что это за работа? Шандор мгновенно спрыгнул на землю, выхватил у матери лопату и принялся насыпать форму сам. Когда же Юлиш подоспела с очередной порцией земли, он сунул лопату жене в руки и с тихой яростью в голосе произнес:

— Не отлынивай, иначе все ребра пересчитаю!

— Что же делать, если матушка не может справиться с тачкой?

— А я не могу нанимать батраков, да?

Старая Бакошне опять встала к тачке и продолжала свой каторжный труд. Ноги ее дрожали в изнеможении, голова шла кругом; предметы, люди и деревья сливались перед глазами в какой-то серый водоворот. Порой ей казалось, что она вот-вот упадет и никогда уже не поднимется. Но, пересилив слабость, старушка продолжала толкать тачку. «Только не сдаваться!.. Еще, еще немножко!» — твердила она про себя, стискивая зубы. Больше всего она боялась окрика сына. Боялась так, будто его бранные слова станут для нее смертным приговором. Только не это…

И все же случилось то, чего она боялась: колесо тачки наехало на какой-то твердый комок земли или осколок кирпича, тачка рванулась куда-то в сторону, Бакошне выпустила обе рукоятки, и тачка перевернулась набок, вывалив все содержимое на траву. Собрав последние силенки, старушка в ярости пнула ногой проклятую колымагу с одним колесом, затем села, вернее, плюхнулась на днище перевернутой тачки и в бессильной злости на свою беспомощность вдруг запела во весь голос:

Слезы текли по ее щекам, как у малого ребенка.

Остальные члены «строительной бригады» смотрели на нее как на полоумную. Шандор, уразумев наконец, в чем дело, скверно выругался сквозь зубы, затем схватил мастерок, поднял его над головой и, выпрямившись во весь рост на гребне стены, начал приплясывать в такт рыдающей песне матери…

В это время пастор и Эва были уже далеко. Они говорили о строящемся доме. Разумеется, о том, который строился на деньги Береца-отца. Пастор поддерживал разговор, скорее, из вежливости и рассеянно отвечал на замечания девушки. Он все больше и больше думал почему-то о другом доме — доме Бакошей. Только что увиденное никак не выходило из его головы. Их скрюченные от тяжкой работы тела, их изможденные лица так и стояли у него перед глазами. Их темные фигуры возле земляных стен и наверху, на гребне, с инструментами в руках, казалось, заслонили от него весь мир. Скованный этим видением, пастор отвечал на вопросы Эвы невпопад, и девушка смотрела на него с растущим недоумением. Решив, что эта тема его мало интересует, Эва заговорила о том, как они обставят свое будущее семейное гнездышко.