Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

В третий округ, где находилась его конспиративная квартира, Фарон вернулся на метро. Специально вышел на предыдущей станции и дошел пешком. У самого дома остановился у киоска, купил газету, в последний раз огляделся и вошел в здание.

Квартира была на четвертом этаже. Поднявшись на второй, он почувствовал, что сзади кто-то есть — идет за ним, стараясь ступать как можно тише. Как он раньше не заметил? Не оборачиваясь, он быстро одолел оставшиеся ступеньки и схватился за стилет в рукаве. На своей площадке резко развернулся — и застыл. Это был Пэл.

— Идиот! — прошипел Фарон сквозь зубы.

Сын улыбнулся и дружески хлопнул его по плечу.

— Рад тебя видеть, старый придурок.

Два дня назад Пэла снова сбросили с парашютом на Юге, к макизарам [14] Макизары (от фр. maquis — заросли, чаща) — французские партизаны, маки — отряды Сопротивления. . Встречал его некий Трентье, командир партизан, но Пэл с ним не остался: сказал, что чувствует опасность, хочет на несколько дней исчезнуть, и уехал в Париж, не поставив в известность Лондон. План у него сложился в Темпсфорде, в тот самый миг, когда он сел в “Уитли”. Найти объяснение для Портман-сквер не составит труда: скажет, что почувствовал слежку и предпочел залечь на дно. Ведь отлучится он всего на несколько дней, Лондон не станет придираться из-за меры предосторожности, возможно, спасительной и для агента, и для УСО. Пэл назначил Трентье и подпольщикам новую встречу, его отвезли в Ниццу, и он сел в поезд на Париж. Два года он мечтал об этом. Вот и Лионский вокзал, он вздрогнул от счастья. Наконец-то дома.

Пэл отправился на конспиративную квартиру Фарона, как они и условились в Лондоне. Постучался, но никто не открыл — великана не было. Сын подождал его возвращения на бульваре, а потом, увидев его у газетного киоска, пошел следом.

До вечера было еще далеко, но они поужинали. На крохотной кухне, консервами, как солдаты, не потрудившись выложить их на тарелки. Сосредоточенные. Квартирка была тесная: гостиная, спальня, ванная и маленький коридорчик. Самая большая и хорошо обставленная комната — гостиная. В спальне из обстановки было только два матраса, в ней был выход на балкон — запасной путь отхода: с балкона можно было попасть в окно на лестнице соседнего здания.

Оба жевали почти в полной темноте и заговорили, только когда поели.

— Ну и что ты тут стряпаешь? — поинтересовался Фарон.

— Меньше знаешь — крепче спишь. Я же тебе не задаю таких вопросов.

Фарон хмыкнул и предложил боевому товарищу яблоко.

— Ты тут один? — спросил Пэл.

— Один.

— Без радиста?

— Пока без. Был у меня радист, он теперь в другом месте. Славный парень, Марк его звали. Лондон мне послал другого.

— Когда появится?

— Понятия не имею. У нас встреча в полдень у входа в метро “Монпарнас”. Точной даты нет, хожу туда каждый день, пока не встречу. Не люблю я такие фокусы.

— А как узнать человека, если никогда его не видел?

Фарон пожал плечами. Сын напустил на себя серьезный вид:

— Наверно, он будет с S-Phone в руках.

Они посмеялись. Фарон с первой же минуты понял, что Пэл сильно нервничает, хоть и старается изо всех сил это скрыть.

А в это время отец на улице Бак светился от счастья. Стоя у платяного шкафа, он лихорадочно примерял костюмы и галстуки. Надо выглядеть безупречно. Под вечер, вернувшись после субботнего похода по магазинам, он обнаружил под дверью записку от сына. Поль-Эмиль был в Париже. Завтра они увидятся.

Назавтра, воскресным утром, сын проснулся до рассвета. Он почти не спал в тревоге и возбуждении: скоро он повидает отца. Он думал об этом все время: в “Уитли”, летевшем во Францию, в грузовике по дороге в Ниццу, в поезде на пути в Париж. Скоро он повидает отца после долгих двух лет блужданий и войны.

Накануне, едва приехав на Лионский вокзал, он отправился прямо на улицу Бак. Сердце готово было выскочить из груди. Он шагал, сдерживая нетерпение: иногда, поддавшись порыву, переходил на бег, но тут же брал себя в руки — нельзя обращать на себя внимание. На ходу он смеялся в душе, хмельной от радости и возбуждения, пританцовывал, кинул в сумку нищего щедрую милостыню, словно считал себя везунчиком. Шептал: “Папа, папочка, я вернулся, я здесь”. На последних метрах бульвара Сен-Жермен ускорил шаг, а по улице Бак понесся галопом. Но у дверей дома снова превратился в британского агента — серьезного, тревожного, с обостренными чувствами. Принял обычные меры предосторожности, огляделся: никто его не видел. Он взлетел на второй этаж, остановился у двери, сделал глубокий вдох и победно нажал на ручку двери. Но она была заперта. Он страшно удивился — отец закрыл ее на замок! Почему? Ведь он обещал, что дверь будет открыта всегда, днем и ночью. Что случилось? Пэла охватил панический страх — может, отца уже нет во Франции? Нет, его имя по-прежнему значилось рядом со звонком. Тогда еще хуже: может, отец умер? Дыхание у него перехватило, голова закружилась. Что делать? Он не сдержался, наделал шума, выдал себя соседям: его могли увидеть в глазок. Пэл быстро взял себя в руки. Отец, наверно, просто вышел. Прошло два года, неудивительно, что он не держит дверь нараспашку. Может, сходить к консьержке, попросить ключ? Нет, никто не должен знать, что он здесь. Он встретит отца и немедленно увезет его; они сядут на поезд до Лиона и оттуда уедут в Женеву, подальше от немцев, которые постараются стереть Париж с лица земли. Да, он переправит отца в Женеву по тому каналу, который создал сам в ходе первого задания. Укроет его там, пока не кончится война. Пэлу не хотелось медлить и ждать под дверью — это опасно; он достал из кармана блокнот, вырвал листок и написал отцу записку — примерно так, как учили в Бьюли, но проще. Чтобы отец понял.