Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

Толстяк был не согласен. Но в голосе Клода звучала такая злость, что он совсем расстроился. Почему тот не сказал с самого начала, что прозвище ему не нравится? Он был подобрал ему другое. Звал бы его Лис — Клод в самом деле напоминал лиса.

После долгого колебания добряк наконец решился ответить, тихо, почти неслышно:

— Но, может, однажды мы сможем забыть? Мне бы так хотелось забыть…

— Да хватит уже, черт тебя раздери! Хочешь знать, на что мы способны? На все! И знаешь что? Больше всех повезло Пэлу. Ему уже не нужно жить тем, кем он стал!

— Нельзя так говорить про Пэла! — заорал Толстяк.

Клод грязно выругался, натянул брюки и в досаде вылетел из квартиры. В соседней комнате заплакал разбуженный Филипп. Кей и Лора вскочили, встревоженные шумом и криками.

— Что происходит, Толстяк? — спросила Лора, входя в спальню.

Как давно она не говорила с ним так ласково! Но нервы у Толстяка не выдержали, он сорвался. Надо уезжать, и подальше.

— Задолбало! Заколебало, черт! — кричал тихий гигант.

— Но, Толстяк, что случилось-то? — повторяла Лора.

Она подошла и нежно положила руку ему на плечо.

Толстяк молча схватил свой старый чемодан и стал швырять туда какие-то вещи.

— Но Толстяк… — в недоумении твердила Лора.

— Заколебало! Срань! Я выметаюсь! Сваливаю отсюда, я сказал!

В глазах у него стояли слезы. Как же он себя ненавидел! Кей тоже попытался с ним заговорить, но тот ничего не желал слушать. Застегнул чемодан, натянул огромное пальто и ботинки и выбежал вон.

— Толстяк, подожди! — звали Лора и Кей.

Он скатился с лестницы, выскочил на улицу и помчался изо всех сил, убегая в ночь. Он жалок, его больше не существует. Он существовал только на войне. Завел друзей, в нем находили что-то хорошее. Лора даже сказала, что внутри он самый красивый. Самый красивый внутри — это почти что просто самый красивый. Но теперь он уже не Толстяк-боевое-прозвище, а просто толстый Толстяк. Он остановился на пустынной улочке и дал волю бурным рыданиям: он самый одинокий человек на свете. Даже Клоду он больше не нужен. Его никто не будет любить никогда. Ни мужчины, ни женщины, ни лисы. Разве что родители. Да, родители. Ему захотелось снова увидеть мать, милую маму, она будет любить его, даже если он всего лишь грязный толстяк. Ему хотелось выплакаться в ее объятиях. Ему хотелось навсегда вернуться во Францию.

Вот так Толстяк, уверенный, что его больше никто не любит, покинул Лондон. Доехал на автобусе до побережья и сел на рыбацкое судно, бравшее пассажиров. Корабль медленно плыл по Ла-Маншу. Прощайте, англичане, прощай, жизнь.

В квартире царило недоумение. Лора, Кей, Клод, Дофф и Станислас два дня искали Толстяка по всему городу. Теперь все грустно сидели на кухне и ругали себя.

— Это я виноват, — сказал Клод. — И что на меня нашло, с чего я разорался…

— И я… — добавила Лора. — Я слишком мало обращала на него внимание… Из-за Филиппа.

Она закрыла лицо руками:

— Мы его больше никогда не увидим!

— Не волнуйся, вернется, — утешил ее Станислас. — Мы все пережили трудные годы, скоро станет получше.

Клод, совсем убитый, ушел с кухни к себе в спальню. Что с ним происходит, куда он катится? Сперва так поступить с Робером, теперь прогнать Толстяка, его доброго Толстяка, лучшего из людей. Он преклонил колена у кровати. Господи, что он натворил? Перед его глазами все время стоял пылающий дом Робера; он мучил несчастного, который украл консервы. Он сложил руки и стал молиться. Ему снова нужен Бог. Во что он превратился? Он молился как безумный.