Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Судья переглянулся с милиционером. Откуда им знать, что подсудимый Скридон Патику прослыл в Леурде великим знахарем, который лечит, орудуя топором, а малышня носится за ним по улицам и дразнит: «Эй, щипец-зубодер! Коротышка-пуп-глистун!..»

Теперь мош Скридонаш скрипел свежим настом по дороге в роддом. Прибежала с этой новостью кума, а той сказала рано утром санитарка местной больницы, жена Кобана: «Магарыч с твоего куманька. Передай, пусть готовит графинчик для акушерки — сын у него родился».

Спешила с дежурства и через забор окликнула куму на ходу, а Аристика Пэпушой, что живет через три дома от нее, во двор как раз выскочила, курам задать корма, да и ахнула: «Не послышалось ли, господи?» Заспешила к калитке, повыспросить: «У кого сынок-то, фа, народился?»

Санитарка уже у соседних ворот, к сестре завернула, из-за угла сарая доносится: «Нет, леля, домой побегу… Говорю, Кирпидин-то наш с прибавлением, вот тебе и богом обиженные. Но Рарица-то какова? На что ей тот ребенок, скажи?»

Аристика ушам своим не верит. Сошлись эти двое, судьбой ушибленные, на глазах у всех, Скридон со второй женой Рарицей. Парочка хоть куда, слепой да безногий: один тропинку кажет, другой его на закорках тащит. Село не больно их привечало. Вспомнят между делом про «святую семейку», махнут рукой: «Живут и ладно, по мешку и латка…»

Мош Скридон всегда гордился-бахвалился, что своим умом крепок — люди пусть болтают, а он мимо ушей! Топал он сегодня вперевалочку, как в былые времена, торопливо семеня, будто стриг воздух тупыми носками ботинок. Шел, выпятив грудь колесом, — отплатила ему судьба за всю кривду, за наветы и людскую неприязнь. Тогда, в сорок восьмом, упекли его на четыре года с лишком, а дело-то было подстроено, из пальца высосано. Глупая бабенка Тасия и пройдоха-агент по фамилии Добрей стакнулись и состряпали заявление в суд. Тот же каналья-заготовитель подговорил Тасию для верности поплакаться на допросе: «Ой, страхота! Боюсь с ним под одной крышей жить, товарищ судья. Ругается муж по-черному, как бы дом не разнес. А то еще Бобу нахваливает с лесными бродягами: скорей бы, говорит, до нас добрались!»

Послаблений Кирпидину не вышло, приговор зачитали суровый: документы подделаны, супруга зверски избита, к властям и закону отношение наплевательское, прилюдно оскорбил многодетного депутата. Из четырех с половиной лет мош Скридон оттрубил в местах отдаленных три года восемь месяцев. Вернулся и давай трезвонить направо-налево: «Безвинно пострадал, не любят люди правды в глаза, а я человек прямой. Врезал прокурору, что думал — не из-под наседки Скридон Патику вылупился, шалишь! Человек я, как прочие, других не хуже…»

Прослышали в селе, что вернулся Кирпидин жив-здоровехонек, духом не падает. Бывшая жена Тасийка проведала о том от Филимона, посаженого, и не успел Скридон глазом моргнуть, его уже сватают! За кого, и гадать нечего, сам Лимбрику завел разговор по душам. Кается, мол, нареченная его дочь, жаль ей Скридонаша бесприютного, места себе не находит Тасика.

— Тебе ли не знать, сынок, дуреет баба, когда злится. Простил бы Тасию, а? Худо-бедно, жена твоя венчанная. Недобрые люди нашептали, она, безголовая, послушала. Как ни крути, агент — важная птица. Дай, думает, поднесу ему стаканчик-другой, привечу в доме. Бес их, видать, попутал, согрешили — с тебя-то что, убудет? Тасия по дурости хотела как лучше, авось агент налоги скостит, долгов гасить поменее. Зачем нажитое зря отдавать? Ты, Скридонаш, задал ей взбучку, она тебе отплатила под горячую руку — вы и в расчете. Давно уже все быльем поросло.

Свесив голову набок, молча смотрел Скридон на мямлю Филимона. «Мало я ее отходил, ох, мало, — повторял он, слушая посаженого родителя. — Поубивать бы их всех, ей-ей!»

За годы неволи не простил Скридон Тасию.

Сейчас, ранним зимним утром, старик Кирпидин вспомнил о ней не без тайного злорадства: доходили слухи, мыкалась она на старости лет, одинокая и неприкаянная, где-то в райцентре. Когда муж получил срок, Тасия продала дом, овечек и корову, что остались от покойных родителей, и пошла за агентом, что козлом скакал по огороду. Почуял агент Добрей, что рыльце в пушку, не ровен час, покончит дни свои темной ночкой где-нибудь в придорожной канаве, — скорым делом справил перевод, собрал пожитки и дай бог ноги в другое село квитанции выправлять.

Тасика, душа преданная, потянулась за ним, перечеркнув на виду у села всю свою прежнюю жизнь. Думала, привяжет к себе, ведь не с пустыми руками шла — ради него, Володимира, не постыдилась родное гнездо разорить. Надежду таила, что замуж ее возьмет, слепит Тасия новое гнездышко, а он, государственный служащий на твердой зарплате, не пошлет ее в колхоз, ломить за трудодни.