Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Вижу, он снова разошелся. «Помалкивай, брат, — говорю, — в раю живешь, я тебе как старший заявляю. Нам и во сне не приснится — зелень, ручейки, прохлада, у дома пасутся звери, как в сказке… Ей-ей, завидки берут, Санду, ты просто божий человек! Засосет под ложечкой, взял ружьецо, прицелился — и на супец хватит, и на жаркое».

«А это ты видал? Божий человек… Во что я имею! — И кукиш мне под нос. — Они все на учете стоят, звери твои, у министра поголовно записаны. Как дубы, понял?»

Никанора уже понесло на дубы.

— Вообще-то, сват, старые дубы на учете, как солдаты в военкомате. Памятники природы, мэй, корни триста лет солнца не видели. И табличка есть, охрана законом. Брат костерит все почем зря, день воскресный обложил, и погоду, и детей, и даже дуб «Богатырь Молдовы». У меня терпение лопнуло. «Слушай, — говорю, — Санду, не гневи бога, в музее живешь. В живом музее мира сего, твои куры спят на памятнике, а ты такие слова… Не совестно?»

Тут подлетает его жена и вопит: «Говорила я! На, сам ешь свою тухлятину!» И не смотрит, что я рядом, тычет рыбиной чуть не в лицо ему, в руке полное ведро живой рыбы. «На, — кричит, — подавись! Деньги на ветер выбросил, вся болотом провонялась…»

Что за притча? Оказывается, шли с вокзала в Бахмуте, навстречу мальчишки с рыбой: «Возьмите на уху, не пожалеете». Жена не хотела, а Санду решил купить по дешевке. Принесли домой, а ее в рот не возьмешь, несет болотным илом. Даже от пузыря! Как думаете, сват, почему?

Ферапонт схватил первую попавшуюся вилку, повертел, нацелился, как гарпуном — то ли на холодец, то ли на болтливого свата Никанора. Тот прищурился: сейчас скажет как отрежет.

— Когда вода уходит в землю, рыба идет за ней и становится червяком. Ныряет в ил, все глубже и глубже. Иду я на другой день к станции, вижу: дырочка в земле, как от дождевого червя, из дырочки пузырьки — пок-пок! — будто вода в казане кипит. Вдруг малец какой-то раз туда рукой! — и вытащил рыбешку. Живая еще, но заживо протухла. Весело, правда? Рыбу из-под земли, как картошку. Те хлопцы целый пуд напромышляли, грязные с ног до головы, возились в иле, как дьяволята. И я сказал себе: чему удивляешься, Никанор? Если рыба кротом ползает под землей, ищет воду, что делать бедной малиновке? Сядешь и на гайки, лишь бы птенчиков вывести. А Санду чертыхается: «Ну и денек сегодня, как у повешенного! Этой дряни только не хватало…» Плюнул, зашвырнул рыбу подальше с глаз долой, — утки склюют, — пошел с кувшином в погреб: «Выпьем за встречу, брат». Вы пробовали, сват Ферапонт, мускат гамбургский?

Отец невесты потупился. В голове его тяжко ворочался винегрет из Никанорова леса, ржавых птенцов и связки гаек, да еще халупки с диким зверьем, от которого отбоя нет, рыбы, врастающей в землю, как картошка, — не то рыба, не то дождевой червяк… Ферапонт зажмурился, не выпуская из рук вилки. Никанор обрадовался:

— Не пробовали, да? Брат налил и смеется: «Знаешь, Никанор, что ты пьешь? Слезу божьей матери из бывшего монастыря Хиржаука!» Я так и оторопел: зачем мне слезы? «Брось, — говорит, — это самый настоящий гамбургский мускат».

Никанор причмокнул и закатил глаза:

— Эх, сват, что творилось в стакане! По краешкам белые пузырьки, глядишь и думаешь, как они во рту забегают…

«Где раздобыл? — спрашиваю. — Сказочным напитком разжился и жалуешься».

«Ничего я не раздобыл, — ворчит Санду. — У страны Болгарии разжился, понял? Своим добром не обзавелся. Нет у меня леса, братец, нет у меня грибов, нет и дров на зиму, и зверей. Ничего нет и в помине, — смеется. — Я лесной сторож на зарплате, стрелочник в будке… зато пью гамбургский мускат. Смотри, на огороде пора светофор ставить, олени вытоптали перекресток. Видишь пасеку на опушке? Улья тоже не мои… — И подмигивает: — Но дай бог нам здоровья, кое-что все-таки имеется, мускат распиваем, как царя, в саду».

Подумал Никанор, помолчал и сказал негромко:

— Знаешь, сват Ферапонт, человек все побеждает, как та рыбешка в иле — когда ей невмоготу, зарывается в землю, ищет воду и не погибает. Вот сижу я с братом-лесником, пью мускат из Болгарии. Над головой — четыре дуба, тень густая… Да, сват, эти живые памятники, и «Богатырь Молдовы» среди них, охраняют нас от солнца и жары. За лесами, где-то далеко, в поле, летит к луне чернозем вперемешку с зернами, а нам и горя мало. Спрашиваю Санду: «Откуда райское питье?»

«Сказал же, — отвечает, — из хорошей страны Болгарии… Проезжал мимо рефрижератор, вышел водитель отдохнуть, вздремнул на опушке, а я тут как тут: «Здрасьте! Добро пожаловать в наш лес, только прошу не разводить огня». Интересуюсь, что везет. «А что вам надо?» — «Так, говорю, просто любопытно». А он: «Виноград везу, гамбурский мускат. Хочешь попробовать?» — «Ну, что виноград, вот вина бы я отведал». — «Дам, говорит, на вино, сделаешь себе. Только ты дай мне бензина».