Стоян Даскалов - Цветины луга

— Отец принес мне это с завода.

Завода еще не было и в помине. Там пока только закладывались основы, но мальчишки воздвигали его корпуса в своем воображении, видели его высокие трубы, возвышающиеся над Челебийским лесом. Никакой холм, даже, пожалуй, гора, не могли служить преградой для их мысленного взора. В этом смысле их можно было назвать настоящими строителями.

Завода еще не было, но женщины уже говорили:

— До каких пор мы будем есть заводской хлеб, товарищ председатель?

Дянко Георгиев, сумевший добиться того, что все женщины выходили в поле, только неопределенно пожимал плечами.

— Этот завод у нас в печенках сидит, — наступали на него женщины. — Работаем, работаем, а толку мало. Десять левов на трудодень! Верните наших мужей!

Дянко часто ставил этот вопрос перед администрацией стройки, но ему неизменно отвечали:

— Скажи им, пусть поменьше напускаются на завод! Небось все носят фабричные платки да платья!

Новый председатель не ожидал, что будет так трудно. Завод заграбастал все мужские руки, а с женщинами далеко не уедешь, он в этом убедился. И с машинами плохо. Ему говорили:

— Мы с тобой машинами рассчитаемся. За то, что мужчины работают здесь, получишь сторицей.

Он и сам знал, что, если прибудут машины, обойдется и без тех рабочих рук, которые поглотил завод.

Но когда это будет? Даже когда построят завод, он не сможет выпустить сразу столько машин, чтобы хватило всем селам, придется ждать еще не один год. И он решил быть откровенным с людьми. Нельзя умасливать их пустыми обещаниями и надеждами на будущее. Тем более женщин да еще крестьянок! Женщины — это, как ему казалось, само олицетворение хитрости, они чутьем поймут фальшь и тогда будет хуже. Узнав, что их обманывают, они становятся беспощадными — и горе тому, кто встанет на их пути. Он был молод, но уже начинал разбираться в тайниках женской души. Знал и то, что женщины, вопреки сложившемуся о них мнению, очень терпеливы. Лучше сказать им всю правду. Они поймут и поддержат. Всем нравится, когда человек говорит правду, хотя не все способны поступать так же. За Дянко Георгиевым укрепилась репутация именно такого человека — прямого, по-детски откровенного и честного. Все понимали, что как бы он ни старался, ему одному не под силу сдвинуть с места навалившуюся на хозяйство гору трудностей. Вот почему женщины как одна выходили на работу в поле, трудились не покладая рук.

Такую линию проводила Игна.

— Придется, бабоньки, каждой за двоих тянуть, — говорила она женщинам.

И ходила от дома к дому, скликая женщин на работу. Сама всегда была впереди и своей рьяностью служила примером для молодых.

— На себя работаем, не на хозяина, — убеждала она женщин, — что ни сделаем — все впрок! Хорошо ведь, что мужчины тащат в дом, и мы вот тоже, как пчелы… Чтоб было и нам, и нашим детям!

В одну из суббот муж Игны, придя с работы, не застал жену дома.

— Яничка, а где мама? — спросил он строго, устало опустившись на лавку.

Тринадцатилетняя девочка смутилась. Таким тоном отец не говорил с нею никогда.

— На заседании, папа! Сказала, чтобы я тебе поджарила яичницу. И чтобы ты ложился спать, потому что она придет домой поздно.

Шустрая, проворная, вся в мать, девочка поставила сковородку на плиту, налила в нее постного масла, разбила пару яиц, выплеснула их на сковородку вместе с двумя-тремя мелкими скорлупками. Сыботин хмуро смотрел на дочь. Яничка тоненькими пальчиками взяла из солонки щепотку соли, посолила плавающие в масле желтки, потом посыпала их молотым красным перцем, так что они зарделись, как ее щечки, и повернулась к отцу:

— Готово. Ешь!

— А ты? — мрачно спросил он.

— Я, папа, уже ела.

— Что ты ела?

— Я тоже себе жарила яичницу.

Она поставила сковородку на стол, нарезала хлеба, который принес отец. В комнате запахло свежим городским хлебом, и она, забыв, что ужинала, взяла ломтик и кусочек по кусочку съела.

— С каких это пор мать бегает по заседаниям?

— Ее ведь избрали в правление, папа!

— В какое еще правление?

— Да на собрании. Я тоже была там, — и Яничка рассмеялась, видимо, вспомнив что-то такое, о чем не решалась рассказать отцу. Глаза ее искрились смехом, в них так и прыгали живые огоньки. — Все кричали: «Игну, Игну!», и мама согласилась.

— На что согласилась? — взъярился отец, словно хватив сразу десять стручков жгучего перца, до которого он был большой охотник и который уписывал обычно с таким аппетитом, что в руке оставалась одна ножка, а то и вовсе ничего не оставалось.