Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– Вы заплатили за сыр?

Надо мною две золотистых колонны. Полукруглый синий фронтон. А наверху – голова. Это наш председатель.

В нескольких километрах от Нагоричан стоит монастырь Старый Забел.

О нем нам уже раньше рассказывали много интересного. Здесь и игумен, и братия – русские; говорят, есть тут русский послушник – брат Сергий, уже два года находящийся в монастыре и ведущий аскетический образ жизни: кроме хлеба и воды не ест и не пьет ничего и только в Светлый Праздник после заутрени разрешает себе съесть одно пасхальное яичко.

Он совсем молод. Сын известного московского музыканта. Сам учился в консерватории по классу рояля, после революции с родителями попал в одну из западноевропейских столиц, где стал совершенствоваться в своей специальности. Родители были состоятельны, молодой музыкант не терпел нужды. Казалось – мог спокойно смотреть на будущее, всецело отдаться любимому делу…

И, вот, он бежал. Исчез внезапно, не предупредив даже родителей. Митрополит скоплянский получил письмо: молодой человек умолял устроить его куда-нибудь в монастырь, говорил, что не может больше оставаться в миру, хочет посвятить себя Богу. А родители, тем временем, разыскивали исчезнувшего сына; узнав, где он, просили вернуться, оставить монашескую «затею». Но сын ответил, что родителей у него нет. Родитель один только – Бог.

Как пройти в Старый Забел? Нагоричанские крестьяне, правда, машут рукой приблизительно в одном и том же направлении, показывая, куда идти. Но все-таки показания эти колеблются градусов на 45 в обе стороны; а что могут наделать 45 градусов, когда нет определенной дороги!

Генерал, у которого на карте показан Старый Забел, обещает, что он сам приведет нас, куда нужно. Однако, большинство экскурсантов боится, что опять придется отыскивать триангуляционный пункт. И мы решаем взять из деревни проводника.

День сегодня мягкий, не жаркий. Поднимаемся вслед за проводником по горной дороге, чуть намеченной следами редких колес. Вокруг – трава, камень, кустарник. Пологий скат горы уходит отрогами направо, обрывается, открывая внизу величественную долину с шахматной доской хлебных полей. И вдали от этой обработанной земли начинаешь чувствовать свою глухую затерянность, одиночество среди дикой природы. Как успокоительны миролюбивой душе аккуратно вспаханные, засеянные, зреющие нивы! Даже без людей, когда вокруг одни только колосья, – кажется, что и мирный пахарь, вызвавший их из земли, тут же невидимо присутствует рядом. Ведь, поля – символ порядка, общественности, собственности, добрых нравов, уважения к ближнему. Без них, среди травы, камня, лесов, каждый встречный человек – жуткая загадка. Кто он? Отшельник? Разбойник? Охотник? Во что верует, что любит, что ненавидит?

Иду и думаю: нет, не в тех полях, которые золотятся внизу, а именно в этом мрачном камне и репейнике на бесплодной горе суть и правда новой социалистической веры.

Бесчисленные межи любовно обработанных квадратов хлеба – разве все это не кричит: мое, мое! Безразличны лишь ненужные скалы, красные гроздья волчьих ягод возле дороги. Коммунистичен не быт хлебопашца, а только вот этот, на скалах: разбойник, ружье и прохожий. Среди полей жизнь человеческая – собственность, как взрощенный взлелеянный колос; на камнях и в лесу – жалкое общее достояние. Из первобытного коммунистического леса, с коммунистических скал вошел в историю европеец тысячелетия назад. И неужели же теперь замыкает свой заколдованный круг, возвращается вспять?

– Эво, Забел! – показывает рукой проводник.

Монастырь приютился в узкой горной расселине, укрыл свои стены в складках крутых холмов, в зеленой листве окружающей рощи. Мы спускаемся по каменистой тропе, переходим через овраг по дрожащему мостику, входим в ворота.

Тихо, как-то особенно тихо. Живут здесь, или не живут? Большой монастырский корпус вокруг, тщательно подметенный двор, посреди небольшой каменный храм. И не видно никого. Застыло вверху знойное небо, ушел за стены шелест деревьев. И кажется, что остановилось время, одно только пространство оставлено Богом тихой обители.

Авангард наш, однако, быстро вносит в монастырь форму времени, со скрипом взбираясь и спускаясь по лестницам и отыскивая игумена. Стены храма с укором бросают обратно громкие кощунственные голоса; стекла окон удивленно смотрят слепыми глазами. Через несколько минут вместе с председателем спускается к нам игумен – отец Меркурий и приветливо приглашает сначала в церковь, a затем наверх – откушать чаю.