Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Только музыка Бога вечна и прекрасна. А душа человеческая – Его звонкая клавиша.

С нами в Куманово идут – полковник, решивший ради развлечения проводить экскурсантов до станции, и отец Антоний, которому пора возвращаться в свое село, где он состоит настоятелем сербской церкви.

– А вы знаете, батюшка, – со смехом рассказывает по дороге полковник, – мой старик чика Стева, о котором я говорил в прошлый раз, все-таки отслужил по себе панихиду.

– В самом деле? Ох, безобразник, безобразник! – вздыхает отец Антоний.

– Да… Прихожу я перед отъездом к нему на квартиру, хочу переговорить о своем деле и, вдруг, вижу картину: лежит Стева на полу, жует сыр качкавал, в голове у него свеча горит, а друзья-старики, приглашенные, за столом сидят, поминки справляют. Хотел я, конечно, улизнуть от этой церемонии, зайти в следующий раз, но не тут-то было. Сам покойник с полу поднялся, решительно потребовал, чтобы я тоже за стол сел. И, хотя стыдно сознаться, но, скажу правду: накачали меня старики тогда здорово. За безболезненную смерть Стевы пришлось пить, за вечную жизнь, за вечную память, за райское житие, за воскресение из мертвых…

Видя недоумение на моем лице, полковник объясняет, что в этих краях среди одиноких стариков и старух существует обычай устраивать по себе заблаговременно нечто вроде панихиды, чтобы после смерти не остаться без поминовения. А отец Антоний, после объяснений полковника, в свою очередь, начинает рассказывать о религиозных особенностях местных крестьян.

В сущности, здесь то же самое, что и в других селах Сербии. Крестьяне не то что нерелигиозны, но у них своеобразное, можно сказать, деловое отношение к религии. По утрам или на ночь они молятся, правда. Но относительно совместной молитвы со священником в церкви – точка зрения совершенно особая. В одной деревне, например, на вопрос батюшки, почему население не посещает богослужений, председатель общины откровенно ответил: «А ты, отче, на что? Каждый должен делать то дело, за которое получает от правительства деньги. Почтарь возит почту, жандарм смотрит за порядком, ты молишься Богу. Если всем ходить в церковь, то всем нужно и почту возить и жандарма заменять. Разве это возможно?»

– Иногда, знаете, не понимаю даже, как быть, – сокрушенно говорит, продолжая свое повествование, отец Антоний. – Вот, например, не угодно ли, случай: приходит ко мне в церковь старушка, просит за здравие Мирки молебен отслужить. А я по глазам вижу – что-то неладное. И начинаю расспрашивать:

– A где Мирко? В деревне?

– Да, господине попо.

– Что ж он… В постели лежит?

– Нет, стоит, господине попо.

– To есть, как стоит? Что у него за болезнь?

– Задняя нога не движется, господине попо. Работать не может.

Тут я только узнал, что Мирко не человек, а просто напросто лошадь. И долго после этого со старухой спорил. Убеждаю ее, что за животное не полагается молебна служить, а она плачет: Мирко ей – вроде родного сына, главный кормилец. Говорю я, что у лошади все равно души нет, так что и молиться напрасно. А она на своем: как нет души, когда сама в прошлом году выбирала, 5.000 динар уплатила? Не знаю, может быть, внутренне старуха и права, что у лошади есть душа. Но все, что я мог сделать, не греша канонически, это окропить Мирку. Ведь, действительно, нужно войти и в положение крестьян: не то что до ветеринара, во многих деревнях до врача целый день скакать нужно!

Вот, в Банате, в одном селе, когда я был там одно время парохом 231 231 Приходской священник (серб.). … В конфликт со вновь назначенным врачом вошел. Призывают меня к больному, просят руки на него возложить, чтобы исцелился. Я говорю, что молебен отслужить могу, а руки класть для исцеления не буду, это специальность врача. Согласились они после долгого спора, отслужил я молебен, а на следующий день – скандал. Доктор приходит, бранится: практику у него отбиваю. Объясняю я, что молебен – одно, а врачевание – другое, так сказать, две параллельные линии. А он знать ничего не хочет, кричит: «Когда больной умрет, тогда и бери его, а пока жив, я над ним полный хозяин!».

Отец Антоний долго рассказывает о трудностях своей пастырской деятельности. А я иду рядом, взглядываю по временам на грузную фигуру в рясе с размашистыми длинными руками… И постепенно теряю нить разговора.

Где только ни встретишь теперь в Югославии скромного подвижника – русского батюшку? И в равнинных аккуратных селах Воеводины, и в недосягаемых трущобах Черногории, и здесь, в Старой Сербии, в уединенных деревнях, вдали от городов, от железной дороги, от русских колоний. Счастье их, что хозяева страны дали им храмы, в которых продолжают они служение Богу; утешает их в горе изгнания общая православная вера, родной звон колокола, огни свечей, те же священные слова дорогих сердцу возгласов.