Стоян Даскалов - Огненные зори

— Не сметь! Ты офицер, и я тоже офицер. Никто не отнимал у меня звания капитана болгарской армии. Оно присвоено мне за верную службу родине. Если тронешь…

Такая смелость заставила палача остановиться. Оба сына Михаила были освобождены: никто не мог доказать их участия в восстании. Даже среди предателей не нашлось человека, способного солгать: «Видел их своими собственными глазами. Они были там…» Их выпустили. И вот теперь он, отец, должен был отвечать за бежавших.

— Приходили в твой дом Георгий Димитров и Васил Коларов? — спросил капитан Харлаков, усаживаясь напротив допрашиваемого и нервно постукивая карандашом по бумаге.

Такого не было, и поэтому Михаил сразу пришел в себя.

— Как же это они придут в поповский дом? Они бегут от этого места как черт от ладана.

— Твои чертенята и привели их туда! — огрызнулся Харлаков, выпучив глаза.

— Чего им искать в моем доме, раз у них был штаб?

— Они превратили в штаб и твой дом и церковь!

«Не узнал ли он об оружии…» — подумал отец. Но спустя мгновение его подозрение исчезло. Те, кто использовал церковь как склад оружия, были уже далеко.

— Вот бумага, садись и пиши, что у тебя в доме останавливались Георгий Димитров и Васил Коларов.

Но Михаил отказался сесть.

— Не могу я поджигать свой дом! — Михаил вернул лист бумаги и отошел от стола.

— Не можешь! А святую церковь довести до такого состояния мог? Ты же превратил ее в гнездо разбойников!

Михаил молчал. А капитан ждал раскаяния и мольбы о прощении.

— Как получилось, что ты — духовный пастырь, а сыновья твои стали изменниками отечества, пошли против бога и царя?

Священник молчал. Молчание это раздражало палача.

— Неужели ты можешь считать себя отцом этих разбойников? — зашипел он.

Старый священник вздрогнул. Поднял голову. В глазах его блеснул дерзкий огонь. Таким огнем не раз загорались глаза его сыновей.

— А во время войны они не были разбойниками, мои сыновья? Были хорошими, не так ли?

Харлаков проглотил слюну.

— Да, тогда были хорошими, потому что служили царю и отечеству.

— Раз тогда были хорошими, такими остались для меня и сейчас.

— А-а-а, — завопил Харлаков. — Вот откуда у них такая закваска.

— В священном писании сказано…

— Не вспоминай больше священное писание! Ты наплевал на него! Твои сыновья растоптали его. Если хочешь спастись… У тебя один путь…

Михаил поднял руку и посмотрел вверх.

— Господь не поверит твоему крестному знамению и молитвам и не простит твоих грехов! — крикнул Харлаков.

— Бог вам в помощь! — Михаил поднес руку ко лбу, но Харлаков вскочил и отдернул руку священника.

— У тебя один путь — подписать, что ты отказываешься от них.

Отца словно пуля пронзила. Он покачнулся.

— Подпишись — и мы тебя выпустим.

— Я никогда не смогу предать своих детей, — прошептал священник.

Харлаков, задыхаясь от бешенства, с выпученными глазами, приблизился к старику.

— Сможешь! Иначе — пуля!

— Стреляй! — Михаил распахнул рясу. Он вспомнил о пистолетах, которые прятал в алтаре.

Харлаков остолбенел.

— Послушай ты, старый хрыч! — Он схватил священника за бороду и потряс его. — У меня нет времени заниматься тобой. Тебе уже вынесен приговор. Или подписывай, или сам себе выкопаешь могилу у Огосты.

— Согласен умереть, но от сыновей не отрекусь.

Он был готов успокоить свою душу там, возле вод Огосты. Перед глазами его встал образ архангела Михаила, изображенного на двери алтаря.

— Ты знаешь, что владыка дал согласие ликвидировать тебя, как того типа из Медковца?

— Ему легко, у него детей не отрывали от сердца.

— Повесим тебя на церковной колокольне и не будем снимать целую неделю. Пусть смотрит весь город.

— На колокольне? Там согласен! Каждый раз, когда зазвонит колокол, люди будут думать обо мне.

— Ты о бессмертии думаешь, черная ворона! — Харлаков приподнял голову попа за бороду и покачал. Потом оттолкнул Михаила и в бешенстве воскликнул: — Выбросьте отсюда эту падаль! Она действует мне на нервы.

Михаил не помнил, куда его повели и что с ним делали. Когда он пришел в себя, было темно, и Михаил не мог определить, где он находится — в подвале полицейского управления или в тюрьме. Так он просидел три дня и три ночи, а потом его повели на допрос. И снова его спросили:

— Отречешься от своих сыновей?

— Вы что, с ума сошли? — ответил старик. — Есть у вас сердце? Кто был вашим отцом? Человек или зверь? Кто отрекается от своего потомства, тот не человек!