Стоян Даскалов - Огненные зори

Живков бросился к орудию, чтобы повернуть его на противника, но в этот миг заметил, что затвора нет. Михаил огляделся и увидел, что Пунгия, командир орудия, с затвором в руках пытается отползти в кусты. Михаил поднял винтовку и выстрелом свалил Пунгию. Потом вырвал из его рук затвор и снова бросился к орудию, вставив затвор на место, развернул орудие в сторону врага.

В это время к нему подбежал Христо Михайлов и скомандовал:

— Прицел по отступающему врагу! Пять снарядов! Огонь!

Раздался выстрел из первого повстанческого орудия, которым командовал теперь известный всему болгарскому народу Христо Михайлов. Первый снаряд по врагу послал босой повстанец Михаил Живков из села Меляны. Этот выстрел был как бы провозвестником будущего Болгарии.

За ним пришли прямо в церковь во время богослужения.

— Ты, бородатый дьявол! Думаешь, тебе это так пройдет? — И полицейский повел его прямо из алтаря.

Ошеломленный псаломщик стоял возле дверцы, на которой был нарисовал архангел Михаил с копьем в руке. Старый священник опустил глаза и перекрестился.

— Дайте мне дочитать молитву, — попросил он и бросил взгляд на копьеносца Михаила.

— Знаем мы эти твои молитвы! — И полицейский подтолкнул его.

Псаломщик не посмел остановить полицейского. Впервые посторонний входил в алтарь, чтобы на глазах у стариков, на глазах у верующих арестовать их духовного пастыря. Люди в ужасе смотрели на все это. Они не замечали, как пламя горящих свечей жгло им руки. Церковь наполнилась дымом, казалось, дьявол победил, проник в божий дом и все перевернул с ног на голову. Изгнал добрых богомольцев, чтобы впустить грешников, преступников, убийц, доносчиков и превратить это святое место в ад.

— Какой грех, — промолвил старый дед Лило. — Даже турки не решались входить в церковь. Даже они останавливались на пороге. А вы, проклятые изверги, не признаете ничего!

— Ты лучше помолчи. Придет и твоя очередь, старый разбойник!

— Берите и меня! Не насытились еще человеческой кровью! Огоста покраснела от крови, — разволновался старик.

Несколько женщин в черных платках крестились, с ужасом глядя на распятие. Но бог ничего не видел и не слышал.

Отец Михаил шел по ковровой дорожке из алтаря к дверям, провожаемый сочувственными взглядами молящихся. Его ряса развевалась, под ней белел крест на длинной цепочке. Это было его оружие, но оно не могло помочь ему. Креста никто не боялся.

Прежде чем оставить церковь, в которой на заутреню собралось несколько несчастных стариков и старух, священник остановился на пороге, посмотрел на мерцающие огни свечей, на озаренные пламенем смиренные иконы, готовые к тому, чтобы их изрубили и сожгли, и, не проронив ни единого слова, вышел. Путь от порога церкви до полицейского участка был самым длинным в его жизни. Миряне смотрели на священника широко раскрытыми от изумления глазами и шептали: «Ведут попа. Из-за сыновей и его не пощадят». Священник думал о том, что вот теперь его очернят, упадет весь его авторитет, стыдно будет людям в глаза посмотреть. Как дальше поведет он свою паству к спасению? Кто поверит ему? Навсегда опозорен. Если и останется в живых, нет ему здесь места. Уже никто не попросит у него совета, не придет венчаться и крестить детей. И те немногие, кто еще верит, станут смеяться, как только он упомянет бога, божий дом, божьего служителя. То, что не успели сделать восставшие, сейчас было доведено до конца. Последняя капля веры в бога была пролита грубыми руками убийц.

Когда священник удалился от церкви, он даже почувствовал радость от сознания, что начатое его сыновьями дело завершено: пала маска лицемерия, которую он как служитель церкви должен был носить.

Сыновья не пошли по его пути. С ранних лет они обратили свои взоры к иному пути спасения людей. Идеи коммунизма овладели ими. И хотя они выросли в семье священнослужителя, не стали послушными сыновьями своего отца, не приняли его религии.

— Почему ты служишь? — часто спрашивали они его. — Неужели не видишь, что твой господь — в царском дворце, на фабриках богачей, в имениях сельских кулаков, в банках миллионеров?

А он, отец пяти сыновей и дочери, давший всем им образование, выведший их в люди, только вздыхал:

— А как бы иначе я мог учить вас? Нет. Служба в церкви — мое занятие, другого нет. Кто хочет — пусть верит в бога, кто не хочет — его воля, я же занимаюсь своим делом.

И он действительно занимался своим делом. В церкви провозглашал молитвы, а дома его сыновья пели «Интернационал». Лампада гасла от их бунтовщических голосов, когда они пели: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Михаил в таких случаях выскакивал из дому и бродил по двору, пока не смолкали песни. У него не было сил вернуть детей в лоно церкви, не мог он переделать и себя. Так и шли они — он по своему пути, сыновья — по своему.