Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Чего уж ты?.. Не спился же он, не валяется нигде, работает, налево носом не крутит, тебя не бьет, — взялся нахваливать свояка, как товар на ярмарке, Пегий. — Вот вы, бабы, с жиру-то и беситесь…

Женская часть застолья целый вечер чинно пригубляла из фужеров золотистое «Советское», давно и загадочно исчезнувшее из скудеющих магазинов, мужская — за малым исключением — совсем не щадила, привычно и бодро хлестала экспортного разлива водку, закусывая ломтиками политой янтарным постным маслом селедки с кружками хрустящего на зубах репчатого лука с лиловыми прожилками. Рыба под свекольно-провансальской шубой и незаменимый «Оливье» с зеленым горошком и кубиками розовой колбасы тоже пользовались заслуженным вниманием гостей.

На столе постепенно менялись все новые и новые блюда: тушеное мясо в чугунной утятнице, благоуханный бараний плов, говяжьи котлеты на пару, тефтели в соусе, жареная и заливная рыба, запеченная целиком в фольге курица. Заурядный набор привычных солений из подпола дополнялся редкой зимней роскошью — аккуратно порезанными свежими помидорами и огурцами с городского рынка.

— А дети как?.. Алешка, Леночка? — умело направляла светскую беседу очаровательная хозяйка стола.

— Да ничего… Алешка — отличник, по пионерской линии недавно пошел, — со спокойным достоинством произнесла Надежда.

— Он у вас с башкой, молодец! — одобрительно кивнул, пережевывая кусок тушеной говядины, Артем.

— Леночка в садик пока ходит, буквы научилась читать, — продолжала Панарова. — А ваши как?

— Да Виолка, наверно, бездельницей будет, егоза растет, в садике ей уже не нравится, со скандалом ходим, — пожаловалась Нежинская, убирая со стола пустые салатницы, чтобы освободить место. — А Вика — вон, сами видите.

— Владька-то ваш в кровать ссаться перестал? — с наигранной хмурой озабоченностью обратил Артем голову к обиженной Елизавете, тужившейся его не замечать и не встречаться с ним глазами. — А то ведь в армию не возьмут.

— Нечего в той армии делать, — сварливо отрезала она, все еще не глядя в его сторону. — То в Афган загребут, то еще в дыру какую отправят. А потом в железном гробу вернут… Не для этого мы детей растим.

— А что ты хотела? — не отставал Нежинский, забавляясь возможностью лишний раз поддеть Лизку, которую давно и бесповоротно невзлюбил. — Вон Толя за границей, в Германии, служил — с ними со всеми глаз да глаз нужен! Вмиг без нашего присутствия к ФРГ перебегут, и опять война через двадцать лет… Только не такая, как в Афгане — ограниченным контингентом, а отечественная.

— Сравнил — Германия! — поддавшись на провокацию, протяжно подивилась неприкрытому скудоумию зятя Коркунова. — А в горах-то этих мы чего забыли?.. Там дикари одни овец пасут!

— Много ты понимаешь: там граница с Таджикистаном! — подкладывая себе плова, с деланной суровостью стратега просвещал свояченицу Нежинский. — Через нее в Союз наркотики везут… Ежели душманам там хвост не прижать — завтра по всей Средней Азии опять басмачи будут бегать… А сколько Союз туда денег уже вкачал?

— Вот-вот, вкачивают всяким чурекам узкоглазым, а русский народ как жил с голой задницей, так и живет, — вполне ожидаемо для него принялась выходить из себя предавшая забвению обет молчания Коркунова.

— Русский люд никак в покое оставить не хотят, — мудро, уже для мужчин, возразил Артем. — Дай нам сто лет мирной жизни и наверху башку поумнее да потверже — американцы от зависти взвоют.

— Пока что мы только воем, — с победным сарказмом промолвила Лизка. — А у американцев и жратва, и шмотки, и техника.

— А у нас — все мировые ресурсы, реки, электричество дармовое из воды, промышленность тяжелая и земля какая, — как-то без огонька, скорее для вида парировал Нежинский, начиная понемногу уставать от беседы с не особо далекой родственницей. — Через двадцать лет бы могли что-то вроде коммунизма построить.

— Ой, кто бы говорил о коммунизме! — с финальным торжеством в голосе подскочила на стуле Коркунова. — Тебе бы при Сталине с лесоповала или из канала не выбраться, коммунист!

— Вот если Горбач завтра направит эту дикость — что люди не могут сами на машинке джинсы пошить и на рынке или в магазине продать — и оставит притом ресурсы под государством, я ему самолично памятник перед своим домом поставлю, — с усмешкой посулил ей Артем.

Тут уже, не выдержав, в разговор вступил порядком раскрасневшийся и охмелевший от выпитой почти без закуски — легко, на раз идущей, охлажденной, недавно из морозилки — «экспортной», Алешин папа.