Мишель Деон - Высший круг

— Узнаете ее? — спросила Мадлен.

— Здесь не одна Элизабет, а целых десять. Я не всех их любил.

Элизабет, которая навсегда останется «его» Элизабет, была молодой женщиной, сидящей на верхней ступеньке дома по Ректор-стрит, куря сигарету за сигаретой в пол­ной тишине. Или откусывающей от круассана возле дома, рядом с такси, которое должно было ее увезти. Мадлен склонилась над ковром, с таким отрешенным видом, как если бы они говорили о погоде на завтра.

— Берите еще вина, — сказала она, — я не буду вска­кивать каждые пять минут, чтобы наполнить ваш бокал.

— Не стану злоупотреблять. Мне еще понадобятся ноги, чтобы вернуться сегодня вечером в Орлеан и сесть на па­рижский поезд.

— Что это вы такое придумали! Элизабет не позволит вам так уехать!

Раз Элизабет, предупрежденная о том, что он приедет в середине дня, не ждала его, а изображала непреодолимую страсть к замкам Луары, значит, она пыталась обмануть и саму себя, и Мадлен, или же предоставила этой самой Мадлен (странная рассудительность для нее) судить о муж­чине, который прошел через ее жизнь, так по-настоящему ее и не увидев. Мысль о том, что эта полная женщина, го­ворящая то, что думает, скоро начнет его расспрашивать о его корнях, образовании, семейном и финансовом поло­жении, как рекомендуется в учебнике баронессы Стафф о правилах поведения в обществе, вызвала у него улыбку.

— О чем это вы сейчас подумали?

Артур признался.

— Вот еще! Я вас знаю уже двадцать лет. Пусть вы и приехали в Сен-Лоран на велосипеде, я знаю, что внеш­ности нельзя доверять.

— Вам известно, что мы уже давно в ссоре?

— И я даже, кажется, знаю, почему. Нужно что-нибудь другое, чтобы настроить меня против вас. Я не так глупа. И потом моя малышка Элизабет тоже не подарок.

Склонившись над работой, она старалась вынуть из канвы кусочек шерсти.

— Я старею и становлюсь все более рассеянной. Крас­ная… а надо было желтую. Так вы были в Лугано?

— Решительно, от вас ничего не скроешь.

Мадлен рассмеялась. Ее грудь подпрыгивала в узкой блузке.

— Нет-нет, ничего подобного. Например, я никогда не пойму, почему два человека, которые, как вы и Элизабет, любили друг друга, до смерти боятся себе в этом признать­ся и ждут двадцать лет, чтобы обнаружить, что это взаим­но. Что же до той бразильянки…

Она даже не желала произносить ее имя.

— …хотелось бы мне на нее взглянуть, чтобы понять, что в ней было такого привлекательного. В буфете спра­ва виноградная водка и маленькие рюмки, даже большие есть, если вы не лицемер. Да, там, справа.

В рамку окна вписывался мягкий изгиб Луары и, в низу дороги, тропинка, по которой ехали на велосипедах мужчина и женщина с рюкзаками за спиной.

— Удачная мысль — ехать по бечевой дороге. Если б я знал…

— Не жалейте. По ней можно проехать только киломе­тров пять. Да, мне чуть-чуть, донышко прикрыть, а то у меня нитки в глазах двоятся. У этой бразильянки…

— Аугусты Мендоса.

— …у этой бразильянки, должно быть, очарования было не занимать, но чар на весь век не запасешь. Будешь после сорока строить из себя колибри — запросто прослы­вешь гусыней.

— Как вы суровы.

— Вовсе нет. Например, мне тяжело видеть, что вам неудобно сидеть. Освободите вон то кресло и развалитесь в нем. Оно чудесное. Это подарок Элизабет, как и почти все, что у меня есть. Подтащите к себе столик и поставьте на него рюмку.

— Нет, — сказал он, — чары не угасают. Только теряют эффект внезапности, да и мы уже не те. Потеряли дев­ственность перед любовью.

В его груди вечно будет жить сожаление, каждый раз, когда он об этом подумает. Слегка дрожа, он потянулся к рюмке и опрокинул ее.

— Ничего страшного. Возьмите в кухне тряпку и на­лейте себе еще.

Когда он устранил последствия катастрофы, Мадлен, так и оставшаяся сидеть на канапе, положила иголку и сняла очки.

— Чем больше на вас смотрю, тем больше говорю себе, что женщины и впрямь глупы. Все тот же старый страх, что если они бросятся мужчине на шею, тот подло этим воспользуется. Я видела, что ваша рука дрожала две-три секунды. Вы все еще так ранимы, после стольких лет?

— Начинаешь беспокоиться, когда тебя уже ничто не трогает.

— Я с вами согласна.

Эта женщина была скалой из уверенности.

— Я избежал худшего, — сказал он.

— Не говорите так. Вы бы стерли самого себя, если бы в это уверовали. Элизабет любила ее, несмотря на все при­чины ее не любить.

Все причины? Он исключал мелочное женское сопер­ничество, недостойное Элизабет, и видел только одну при­чину, тень которой промелькнула мимо, а он не обратил на нее внимания. Мужчинам свойственно такое тугодумие, и отнюдь не простодушное.