Мишель Деон - Высший круг

Это унизительное воспоминание пришло ему на память, когда на билетном контроле его поручили заботам стюарда, который подхватил его багаж, чтобы отнести на верхнюю палубу, тогда как по соседству беспорядочно толкались, галдя, ругаясь, пихаясь локтями и отдавливая друг другу ноги, эмигранты всех мастей: молодые хасиды в рединго­тах и черных фетровых шляпах, с лицами, заросшими ры­жеватой бородой, и торчащими во все стороны папильот­ками; итальянцы, шумнее и смешливее всех; молчаливые беженцы из Центральной Европы с серыми лицами и гла­зами, блестящими от тревоги, спешащие проложить океан между собою и адом.

Как она раздобыла этот билет, он так и не узнал, хотя беспрестанно, по меньшей мере, в первые месяцы пребы­вания в Америке спрашивал ее об этом почти в каждом письме. Если он настаивал, яростно подчеркивая свой во­прос красным карандашом, она отвечала: «Для меня счас­тье в том, что ты вращаешься в высшем круге».

Едва устроившись (лайнер отправлялся с шестичасовой задержкой, на такое же время увеличивавшей продолжи­тельность переезда), Артур отважился заглянуть в еще пу­стой бар. Бармен заявил, что никого не обслуживает, пока «Квин Мэри» не поднимет якорь, и он уже собирался вер­нуться в каюту, чтобы укрыться от гвалта в коридорах, когда высокий американец лет пятидесяти, с красными прожилками на лице, седой, но с густейшими чернильно­черными бровями, в мятом костюме из бежевого шелка, уселся на соседний табурет и заказал сухой мартини.

— Бар не работает до отхода судна, — повторил бармен.

— Пэдди, по твоему акценту мне ясно, что ты ирландец. Мой отец был из Дублина, а моя фамилия Конканнон. Дай мне сухой мартини, и может быть, еще и этому джентль­мену рядом со мной, которого ты терроризируешь, что, впрочем, совершенно естественно, поскольку все ирланд­цы террористы.

Повернувшись к Артуру, облокотившемуся о стойку, он представился:

— Шеймус Конканнон. Преподаю куче невежд, кото­рые ничего не запоминают, новейшую историю в Бересфорде. А вы?

— Артур, Артур Морган, студент, стипендия Фулбрайта на изучение бизнес-права в Бересфорде.

— Буду вести у вас два часа в неделю.

Бармен поставил перед ними по сухому мартини.

— Спасибо, Пэдди

— Меня зовут не Пэдди, мистер Конканнон. Мое имя Джон.

— Пусть будет Джон или Шон, так еще лучше.

Он поднял свою рюмку и осушил ее одним глотком.

— Сделай-ка мне еще один, мой дорогой Пэдди, и мисте­ру Моргану тоже. Пойду помою руки, и это не эвфемизм.

Три минуты спустя он вернулся в пиджаке, покрытом серыми брызгами, держа в руке бумажное полотенце, ко­торым старательно вытирал каждый палец.

— На этих чертовых английских кораблях, как только откроешь кран, тебя непременно окатит.

Он ни к чему не прикасался, не вытерев тотчас руки бумажными салфетками, пачка которых оттопыривала ле­вый карман его пиджака. Или же бежал в туалет и мыл руки противобактериальным мылом, которое носил с собой в черепаховом футляре. Изношенная от такой заботы, про­зрачная кожа на его руках осыпалась, словно тесто на сло­еном пироге. Когда он сжимал кулак, эта лиловатая кожа с пятнами от табака на приплюснутых кончиках пальцев грозила лопнуть и обнажить, словно пугающую систему ша­тунов в двигателе со снятым картером, сеть вен и артерий, сухожилия, скрепляющие хрупкое приспособление, которое превратило антропопитека в хомо сапиенса — человека, избавленного, благодаря использованию десяти пальцев, от животного существования. Вернее… в какой-то мере. Конканнон пользовался пальцами, тогда когда действовать иначе было невозможно. Он толкал двери локтем, надевал перчатки, как только выходил на воздух, и даже за столом, из-за чего одна американка, напудренная шестидесятилет­няя дама, бывшая медсестрой во время войны на Тихом океане, сказала:

— Мне это знакомо! Во время войны у морпехов часто была чесотка. Иногда она неизлечима. Профессор Конкан­нон, должно быть, служил в морской пехоте. Но не волнуй­тесь: через десять лет это уже не заразно.

Нет, он не служил в морской пехоте, и за вычетом бак­терицидной фиксации его либидо, это был очаровательней­ший из людей, преподававший новейшую историю с воль­нодумием, редким в американской университетской среде, и даже с изрядной долей фантазии, будучи уверен, как он говорил, что ни один из пятидесяти студентов, посещавших его лекции, не вспомнит о его уроках. Он стал первым аме­риканцем, с которым Артур хорошо поладил, и хотя впо­следствии были и другие, встреча с Конканноном осталась неотъемлемым эпизодом его открытия Америки.