Антон Мухачёв - Путевая книга заключённого - Лефортовский дневник

Я посмотрел ему в глаза и усмехнулся:

- Вообще-то мы сейчас едем в одном автозаке.

- И то правда, - задумчиво ответил он.

День стал просто чудесен, когда возле судебного зала я увидел свою любимую красотку. Она не растерялась, подбежала и, не обращая внимания на протесты конвоиров, прижалась ко мне губами. Моё сердце чуть не проломило грудь. Аромат и вкус Любимой помутили разум, и это перед важным заседанием! Милая, ты сводишь меня с ума, аккуратнее!

На раскаяние очередного лжесвидетеля я уже не надеялся. Мы с адвокатом приложили максимум усилий, но работница бухгалтерии заладила одно и то же: «не помню». И всё тот же страх посмотреть в мою сторону. После сотого «не помню», я громко спросил бухгалтера:

- Елена Юрьевна, вы православная?

Она удивленно посмотрела на меня. Ответить не успела, судья сняла вопрос.

- Вы помните библейскую заповедь о лжесвидетельстве?

Она помрачнела, но снова промолчала. Её правда спасла бы меня. Но в ней жил страх, а теперь ещё и грех лжесвидетельства. Судья снова отклонила мой вопрос.

- Я ничего не знаю, - выдавил свидетель.

Я махнул рукой и сел.

В зал зашёл грустный старик. Он долго рассказывал о своем сыне ВИЧ инфицированном наркомане, недавно убитым собственной женой. В конце речи дед выдал:

- Я очень жалею, что у меня был такой сын-неудачник. Он никогда и ничем меня не радовал. И будь он хотя бы вот этим жуликом, - с этими словами дед кивнул в мою сторону, - я был бы счастлив.

Так я стал жуликом. Судья поторопилась отправить деда домой.

После судебного заседания меня отконвоировали обратно в подвал. Там-то я и понял к чему сегодня было так много знаков.

Я не раз слышал, что с конвойными можно договориться о свидании в камере ожидания, но не верил в эту фантастическую возможность. В автозаках попутчики рассказывали о нелегальных встречах с подельниками, подругами и даже проститутками. Я им не верил. Обитатели Лефортово о подобном и не мечтают.

Когда я стал ездить в суд, то заводить разговор с конвойными о незаконных свиданиях не рисковал. И вдруг один из конвоиров, что видел, как я целуюсь с женой, сам предложил мне с ней увидеться. Камера ожидания — маленький провонявший горем бетонный мешок - не самое романтичное место, но за пять минут общения с Любимой я бы отдал многое. Конвоир много не хотел, озвучил пятнадцать тысяч за десять минут. И пообещал, что если жена ещё не ушла, то он найдёт её и предложит встречу.

Так вот ради чего был сегодняшний день!

Обратно я ехал в до предела набитом автозаке, но от пережитого не замечал ни тесноты, ни курева, ни орущих кавказцев.

Знаки сработали. Я был счастлив!

Напротив меня в автозаке сидели два чеченца. Один, лет двадцати с аккуратной бородкой уже вскоре рассказывал мне об Ичкерии, Дудаеве и чеченских залежах нефти. Что удивительно, критиковал ваххабизм. Я думал, что все мусульмане — это или ваххабиты, или мягкие как татары. Но нет, ичкерийцы стоят обособленно. Они сосредоточены на цели добиться независимости Чечни, а потому война за Ичкерию у них в приоритете малопонятных сражений с неверными в Афгане или Алжире. То есть всемирный халифат, но только после отделения Чечни от России. За то и подвергаются нападкам остальных ваххабитов. По-крайней мере именно так мне толковал молодой «чех». Так как я и сам был не против последнего, что всегда открыто выражал вслух, то как собеседник особенно заинтересовал попутчика. Мне же было бы интересно понаблюдать за его спором с моим сокамерником. Дагестанец Ахмад как раз был сторонником всемирного джихада и зелёного знамени на обоих полюсах земли. Скорее всего, они бы спорили недолго: поорали бы друг на друга, да и схлестнулись бы в рукопашной.

Старший чеченец отрешённо смотрел в сторону, как вдруг, поинтересовался моими статьями. Экстремизм и мошенничество - воистину удивителен мир, воскликнул он. После заметил, что нынче много русских экстремистов заезжает в тюрьму:

- Раньше, - говорит, - экстремизм на чеченцев вешали, потом стали вешать терроризм. Теперь экстремизм вешают на русских, скоро будут и терроризм на вас вешать.

Я молча думал о жене с её статьей о публичном оправдании терроризма. «Уже вешают», - хотел сказать я, но промолчал. В тюрьме я научился молчать.

На Матроске мы с чеченцами попрощались, им в Бутырку, мне в «аквариум». По-пути домой бывший сотрудник как-то подобострастно сообщил мне, что старшего чеченца зовут Ахмед Шалинский и он то ли «законник», то ли вот-вот им станет. Я удивился, как они могут быть сообщниками по одному уголовному делу. «БС» промолчал.