Николай Васильев - Три жизни одного из нас [СИ]

Желая дополнительно одарить чудесную любовницу, Карцев отыскал многие ее эрогенные зоны, и, хотя она могла завестись просто от поцелуя, сжатия груди или лобка (как некоторые начинают безудержно хохотать от мановения пальчиком), он взял за правило неспешно обласкивать ладонями, пальцами, губами и языком все эти зоны. Вопреки рекомендации поэта Джонсона, современника Шекспира, он следовал не снизу вверх (от ступней), а сверху вниз: от висков, век, ушек, уголков губ (но не их самих!), шейки, плечей и ключиц, сосковых кайм, подгрудий, пупочка, внутренней поверхности бедер и голеней до нежных полудетских ступней и пальчиков, которые разнеживал особенно пристрастно, чувствуя, что женщина подошла совсем близко к первому оргазму… Иногда он сжимал в финале лобок, и тогда Наташа мощно кончала, пытаясь раздавить в судороге дерзкую кисть. Чаще же отправлялся в обратный путь, перевернув сладострастницу на живот и обласкивая теперь полные икры, подколенные чашечки, внешнюю поверхность бедер, нежную кожу ягодиц, чуткую талию, хорду позвоночника, «кошачье место» меж лопаток, основание затылка и вновь мочки и кожу за ушками. После этого он либо впивался в ее пылкие губы и вскоре подключал заждавшуюся «штуку», либо всасывался в грудь с тем же продолжением, либо длил ласку, спустившись к лобковым губам — столь же крупным, прихотливо очерченным, но не способным спрятать возбужденный клитор. Эта разновидность ласк была ей внове, и она предавалась ей с прилежанием неофита, изучающего Священное писание…

Обитателям лагеря, конечно, стало известно об их интимных встречах. В целом, они были сочтены естественными и почти ни у кого не вызвали возражений — может быть, лишь некоторую зависть. Ни у кого, кроме Людмилы Николаевны. Ее обычный снисходительно-покровительственный тон в общении со всеми засбоил, в нем стали явственно ощущаться раздражительно-язвительные нотки. С Наташей она была теперь откровенно резка, а с Карцевым разговаривала то пренебрежительно, то заискивающе, то холодно, то деланно весело. Временами же вовсе не разговаривала, хотя он постоянно чувствовал ее напряженное к нему внимание. Впрочем, история эта давно известна миру под названием «Собака на сене», и к ней, вероятно, уже ничего нельзя прибавить…

Юра их связи патронировал. Будучи по совместительству завхозом, он выдал Сергею два старых списанных спальника, позволив распороть их на матрас и одеяло, и достал откуда-то подушку. Два вкладыша Наташа преобразовала в простыни. Сергеевы нары были расширены и укреплены. Юра даже собрался было переселиться к одинокому Давыдову, но Карцев посчитал это излишеством и вызовом общественному мнению.

— Ты, один черт, по вечерам в этой палатке не сидишь и при любом раскладе сидеть не будешь! — увещевал его Сергей. — К тому же, по моим наблюдениям, Масловой надоело пить кровь из Лехи. А хочется ей на самом деле не отставать от Наташки, то есть трахаться до упада. А с кем ей, кроме на все согласного Лехи, это проделывать? Значит, в скором времени его палатка пустовать уже не будет, и ты опять окажешься третьим лишним…

— Ну и змей ты, Серега! — восхитился Юра. — Все-то замечать успеваешь! Теперь и я вспомнил, что видел их вчера одних у костра…

— Кстати, а почему бы тебе самому этой конфеткой не заняться? — спохватился Карцев. — Она, по-моему, была бы не прочь…

— Нет уж, друг другу перебегать дорогу не дело, — отрезал Юра. — Да и Леха-то зря с ней связался. Права народная поговорка: не еби, где живешь, не живи, где ебешь! Ничего хорошего из их связи получиться не может. Уже не получилось. Тем более, что Леха женат и имеет дочку.

— Да-а? — протянул Карцев. — Я и не знал. Вот интраверт чертов, все важное держит в себе…

В отношении Давыдова и Масловой он оказался провидцем: тихушница вновь зачастила в давыдовскую палатку. Другим следствием Наташиных вылазок явилась комически-драматичная сцена, произошедшая однажды вечером между поварихой Галей и Аркадием Алексеевичем. Галя вызвала начальника из палатки «для серьезного разговора» и ультимативно заявила, что с завтрашнего утра готовить не будет и вообще собирается увольняться. На встревоженные расспросы она отвечала, что дело не в тяжести работы, и не в том, что ей мало помогают по кухне, и не потому, что захотелось цивильной жизни…

— В чем же тогда дело, Галя? — начал закипать Кривонос. — Что тебя не устраивает?

— А то не устраивает, — отрезала бывалая «синеглазка», — что всех баб здесь ебут, а меня нет.