Юрий Убогий - Что было, что будет

Дмитрий наверняка догадывался о том, что с ней происходит, но пытался скрывать это. Он стал гораздо сдержаннее и молчаливей, заговаривал лишь о конкретных, житейских вещах, очень много работал, возвращаясь домой совсем поздно. Безупречность его поведения при таких обстоятельствах была для нее особенно тяжела, как бы усугубляя тем самым ее вину перед ним. Марине Николаевне казалось, что если бы он явно ревновал, устраивал ссоры, пытался бы ограничить ее свободу, то ей было бы легче. Тогда бы она защищалась, и неизбежно возникающий при этом дух борьбы помогал бы ей.

Однажды, когда она, задумавшись, одиноко сидела в кресле, он подошел, присел на корточки у ее колен и долго, молча смотрел на нее снизу вверх. В его взгляде был и вопрос, и напряженная, болезненная какая-то нежность, и едва ли не сочувствие к ней. Вот этого, последнего, Марина Николаевна никак уже не могла выдержать, резко и тоже молча встала и вышла из комнаты. И взгляд мужа потом долго и навязчиво преследовал ее.

О будущем она старалась не думать — слишком это было страшно. Если же подобные мысли все-таки прорывались, то она вспоминала Павла, как некое противоречие им, некий противовес. Она представляла его со всеми особенностями внешности и характера, и эти представления отодвигали, глушили страх и боль. Она видела, за что ей приходится платить такой тяжкой, мучительной ценой, и цена эта не казалась ей чрезмерной.

Марина Николаевна часто вспоминала свою жизнь до встречи с Павлом, такую спокойную, такую славную, и все-таки не жалела о ней. Она не жила тогда в полную силу, что-то важное лежало, томилось на дне ее души и лишь теперь нашло себе выход. Она, наконец, словно бы вздохнула впервые по-настоящему — глубоко, полной грудью.

В середине августа Павел неожиданно предложил Марине Николаевне съездить вместе в деревню дней на пять-шесть. Сначала это показалось ей совершенно невозможно и по служебным, и по домашним обстоятельствам. Однако чем больше она об этом думала, тем притягательнее становилась поездка, и неделя вдвоем с Павлом в конце концов начала представляться ей счастьем, отвергнуть которое просто не было сил.

Отпуск у Марины Николаевны планировался на конец сентября, и получить несколько свободных дней в августе оказалось отчаянно трудно. Да она бы и не смогла этого сделать, если бы не страстное, покоряющее людей желание. Согласие заведующей она прямо-таки вырвала против ее воли. У той даже вид в конце разговора был какой-то растерянный, словно она никак не могла поверить в происшедшее.

Дома Марина Николаевна сказала, что ее посылают в командировку. Дмитрий принял это с удивлением и недоверчивостью — никогда раньше в командировки она не ездила. Да и необычность ее поведения в последнее время не могла не настораживать его. Он стал расспрашивать — что за командировка, почему, зачем? Марина Николаевна, у которой едва хватило сил на главную ложь, почувствовала себя совершенно неспособной выдумывать подробности и сказала с наигранным раздражением и тайным страхом перед собственной беспомощностью:

— Господи, неужели это так интересно? Я же не вникаю в подобные пустяки, когда ты куда-нибудь уезжаешь.

Дмитрий пристально и испытующе посмотрел на нее, и она сумела выдержать его взгляд. Знакомая уже штора неискренности как бы опустилась, она чувствовала в душе ее и глазах. «Да, — словно бы сказала она ему. — Да, еду в командировку. Да, не хочу говорить об этом. Да, раздражаюсь. Да, да, да!»

И собирая чемодан, и выходя из квартиры, и шагая к остановке трамвая, она все время ждала, что случится какая-нибудь неожиданность и помешает ей уехать. Кожей всей это ощущала, спиной, затылком. Лишь когда они с Павлом сели в междугородний автобус и он тронулся, напряжение отпустило ее, в груди стало теплее, мягче.

Выехали за город, и Марина Николаевна почувствовала себя совсем уже легко и свободно, словно и не испытывала только что сомнений, тревоги, страха, стыда. Все это осталось за чертой, и все в ней и вокруг нее было другим — радостным и счастливым. Она удивлялась резкости этой перемены, пока не поняла причину ее: Павел был рядом. И будет рядом через час, через день, через три дня… Неделя, лежащая впереди, представлялась ей таким огромным, необозримым прямо-таки временем, что о конце его и думать было нелепо. Неделя эта была, как целая жизнь…

Автобус шел, мягко покачиваясь, а за окном бесконечно плыла и плыла зелень земли и голубизна неба, такие яркие и веселые, что, глядя на них, хотелось смеяться. Детское, каникулярное какое-то ощущение испытывала сейчас Марина Николаевна — подмывающей свободы, воли. Ей было так хорошо, что разговаривать казалось лишним, и она или коротко отвечала на вопросы Павла или даже просто кивала головой.