Владимир Данилушкин - Дача ложных показаний

Двое молодых людей разрабатывали стратегию переноса через контроль фотоаппарата. Были слегка разочарованы тем, что никто не стал спрашивать, зачем везут фотокамеру, есть ли в ней пленка. Не пришлось им воспользоваться столь тщательно разработанной легендой.

Ребята, как я вас понимаю, как вы мне симпатичны, как я узнаю кое-кого. Бесхитростные молодые люди, я отдыхаю рядом с вами. Я так устал от людей другого менталитета, которых я воспринимаю враждебно. Как способных облапошить в любую секунду, стереть в порошок.

Одна треть загрузки анадырского рейса. Все сходятся клином на регистрации. Опасался, что случится перевес, а потом оказалось, на этом рейсе норма багажа 30 килограммов. Недобор. Потом мне бредилось, что запрещено вывозить продукты, в частности оленину. Я так явственно вообразил себе этот запрет, что запах бумаги, на котором он якобы напечатан, преследовал меня. Потом, когда и эта проблема разрешилась, выкатилась очередная, как мне будет нелегко добраться от магаданского автовокзала до дома. Но самые неразрешимые проблемы начнутся, когда я окажусь в семье. Чушь какая-то. Я понял, как здесь легко сойти с ума, — свойство высоких широт, о чем читал много лет назад. Бесхитростное прохождение загадочной черноты над Анадырским лиманом. Это черное пространство пульсировало у меня в висках. Черноту нельзя назвать облаком или тучей за резкость — нижний край в полосах, как от небрежной работы кистью эти изломы очень выразительны. По ним можно понять, полетит самолет или нет. Что и делает местная знаменитость, Улыбин. Теперь-то и я буду знать.

Боже мой, прозрение: птицы летают, а ведь звери нет, кроме летающей мыши. Ну, еще белки-летяги и рыбы, парящие над водой в тропиках. Птицы поют, а звери нет. Нет певчих зверей, лишь певчие птицы. Никто из зверей не повторяет человеческие слова, даже собаки, хотя они многое, многое, если не все, понимают. Попугаи всех превзошли. Вот бы их породнить с обезьянами! Но лишь кот убаюкивает мурлыканьем. Остальным твой сон безразличен. Мы с моим сиамским котом, как сиамские близнецы. Мой кот иной раз отчетливо выговаривает «мама-мама». А ведь я не мама, я папа! И все-таки, в чем фишка, Господи?

После полета чувствовал себя бараном, которого ведут на кастрацию. Но путешествия во вред не бывает. Что-то меня разбудило от спячки. Сделал дело — гуляй смело, а не сделал, замни, не делай, гуляй осторожно.

А неделей позже я был в Москве, на семинаре журналистов, опоздал на обратный самолет. Заблудился в метро, сел не на ту линию, потом опять не на ту, кружил и петлял часа два, но не словил такси, а сел в электричку и молился, чтобы опоздал самолет. Я поглядывал на часы с равнодушием, достойным лучшего применения. Что-то произошло во мне, с чем еще предстояло разбираться. Может, лопнуло сердце? На посадку опоздал минуты на три, но мое место уже отдали другому. Предстояло ждать сутки и еще как-то добыть билет, поскольку этот был куплен по безналичному расчету, и переоформить его невозможно.

Часа через три обратился по объявлению, переданному из милицейского матюгальника, и нас, таких же пассажиров без статуса, куда-то возили на автобусе кооператоры, отдыхать в загородный пионерский лагерь. Я спал на детской кровати, в комнате с двумя кавказцами. Утром чувствовал себя, в отличие от них, как на чужом пиру. Они смущали своей изысканной вежливостью. Приглашали разделить с ними скромный завтрак. Я поблагодарил, попил заранее приготовленного кефира, слушая удары сердца, непривычные, будто оно пересажено от зубра. Душа отсырела, как порох. Шапка заскорузла от пота.

Сон: заныкал чужую шапку, чуть не украл. Но не стал ее на голову надевать. Я и зубы, даже во сне, не стал бы чистить чужой щеткой.

Пустой человек: в одно ухо у него влетает, а в другое вылетает. Но выходное отверстие всегда гораздо больше. Или вот другой кошмар. Пулей пробитый доллар мажет зеленкой сестра милосердия.

Тихо за городом. Москва! Пульсирующая тишина, свежий воздух, самое место для идиотов. Почему-то психбольницы стремятся поместить в курортных местах, рядом с детскими лагерями. Стал вспоминаться пионерский лагерь в сибирской деревне, собственное детство, как не хотелось мне умываться и чистить зубы. Может быть, кто-то, сойдя с ума, воображает себя пионером и просит добавку — манную кашу.

В Москве я испытывал нечто похожее: приступы беспомощности. Сколько пота пролил, может, похудел. Было очень жарко, 23 февраля. И в здании Верховного Совета, где меня тошнило от умных речей коллег, и на этой даче. То же самое и в здании аэропорта.