Владимир Данилушкин - Дача ложных показаний

Время шло, и даже тараканы приуныли, перестали отскребать сладкое винное пятно. Наупотреблялись в дупелину.

Предчувствие встречи с женой, сыном, котом не радовало, а ужасало. Их образы освещены в моем сознании слабой желтоватой, сиротской лампочкой.

Эта поездка не была обременительна и напоминала работу фотографа: на создание снимка тратится доля секунды, а остальное тихо млеешь и занимаешься любыми другими делами в ходе проявки. Мне было поручено получить пять подписей на обращение в правительство, по поводу золотодобычи, которое сочинили наши законодатели, чтобы оно было коллективное, от нескольких субъектов Федерации. У нас такая теперь струя — коллективные обращения. Если один крикнет, это нуль, а если кто-то подсуетится, соберет триста подписей, власти почешутся в одном месте. Вернусь из Анадыря, надо будет полететь в Улан-Удэ, Иркутск, Новосибирск, где я куплю книгу Маркиза де Сада, а потом в Москву, на семинар, набраться семян разумного, доброго и светлого.

Подпись чукотского деятеля я получил и стал бродить по городу, быстро разочаровавшись его небольшой величиной. Правда, легкий туман скрывал истинные размеры Анадыря. Безлюдье улиц вызывало у меня оторопь и волнение. Шум тысячных толп народа, как ампутированная нога болит у пострадавшего от противопехотной мины.

И вдруг впереди в анадырском тумане показалась непонятная толпа, пугающая своей неподвижностью. Может быть, это очередь за спиртным? Но ведь я видел в магазине: водку продают без талонов, собственно это первое, что бросается в глаза. Люди молча стоят в динамичных позах, не шевелясь и не матерясь, будто в сказке о мертвой царевне. Неподвижность завораживает больше вина, студит и сушит мозги. Неужели мне придется поцеловать кого-то из них, чтобы ожили и забегали в предощущении принятия на грудь?

Вдруг волна горячей крови окатила с головы до ног. Мне хотелось смеяться. Да это же памятник Первому ревкому Чукотки! Многофигурный. Я подошел чуть ближе. Памятник установлен на невысоком постаменте, почти вровень с землей, большая скульптурная группа. Она не вызвала у меня эстетического всхлипа, не притянула, как бывало в Питере, когда липнешь к произведению скульптуры, как железная пылинка к магниту, покрываясь потом, как маленький проказник, застигнутый на месте отлынивания учителем физкультуры.

На Чукотке были перезахоронены к юбилейной дате расстрелянные борцы за власть Советов. Их откопали из земли, где, пролежав несколько десятилетий в мерзлоте, они оставались, как живые, не тронутые тленом, и, лишь оттаяв, почернели. Загадка мерзлоты и хлада — она продолжает сотрясать магаданских поэтов, как загадка жизни и смерти, и они готовы потратить многие годы, чтобы раскрыть тайну белого безмолвия, сделать общим достоянием. Наверное, есть нечто мистическое в том, что я увидел этот памятник в конце эпохи социализма, какая-то подсказка судьбы, только вот какая?

В Улан-Удэ я видел огромную голову (Ленина), как в сказке Пушкина, водруженную на постамент. Это же памятник головной боли! — подумал.

Чукотский город, одна из достопримечательностей которого — аэропорт, здесь постигаешь особый ход времени. Психологический этюд с шестью киосками. Несколько раз подходил к каждому, покупал, то пасту, то сгущенку, то сок и чай. Продлял себе удовольствие. Коротал часы ожидания, а в конце коридора лежали мои вещи, о которых я слегка беспокоился и поддерживал с ними телепатическую связь. Правда, потом оставил на попечение молодой особы с младенцем. Второй сын, повзрослее, запнулся о мой багаж, упал, ударился, но не сильно. Можно было бы познакомиться, да мне просто рот открывать неохота.

— Кому камуса? Кому камуса? Кому камуса? — не сразу соображаю, что мне предлагают купить камус для шитья торбасов.

Кино делают целый день, а продукция — минута экранного времени. Знаю, снимал для телестудии. Когда смотришь эту минуту, бывает так, что тебя вышибает потом из колеи на весь день. Закон сохранения нервной энергии.

Все тот же молодой чукча с расстегнутыми штанами предлагал купить у него новые унты. Камуса, видно, уже продал. Комси, комса, пока роса. Шаман камлает, а собака лает. Моя «Мазда» твоей «Мазде» шлет мзду.

К вечеру стало нравиться наблюдать за молодыми женщинами.

Я сидел в порту с терпеливостью рыболова, дожидающегося клева. Он все-таки приземлился, серебристого цвета кит-самолет.

Пальто, шуба, теплая одежда равноценна обладанию в северных условиях теплым домом, для самосознания, а это я иду, бездомный шелудивый псина, не планирую отдаленные походы. Вспоминаю одну старую женщину, не выходящую из дому зимой. Она болеет, мерзнет, и никакая одежда не помогает согреться. Это моя мать, и ей осталось всего несколько месяцев жизни.