Томас Кенэлли - Дочери Марса

Госпиталь города Эпсом в графстве Суррей был огромен, раскинувшись на участке, бывшем некогда частным садом богатой семьи. На территории располагался ряд бараков и площадка, где люди в госпитальной форме, мешковатой, точно пижамы с разного цвета лацканами, и фал и в крикет. В самой энергии игры и взмахах рук, ловящих и отбивающих невероятно высоко летящий мяч, было что-то, подсказавшее ей, что одноглазый капитан Констебль просто не может принимать участия в игре. Она пошла к главному корпусу, где знали о ее приезде, они с капитаном Констеблем списались заранее.

За ним послали волонтера, и он спустился по лестнице в военной форме, снова в своем солдатском обличье. Она увидела швы на челюсти, недооформленный нос, неестественный глянец и скованность верхней губы и щеки. Хотя она не знала, каким Констебль был раньше, эффект от операций был невелик и в то же время бесспорен. Мужество, с каким он переносил повреждения, нанесенные его лицу, заставляли ее ожидать большего. Хирургам удалось восстановить лицо. Все было правильно в смысле пропорций, но неподвижно и неспособно передавать разные выражения. Его лицо было обречено оставаться делом человеческих рук, а не быть созданным природой. За исключением левого глаза, оно было мертвым. Чтобы этого добиться, потребовалось два года, и это все, чего удалось достичь.

— Привет, сестричка, — радостно поздоровался Констебль. — Я тут подумал, может, я могу угостить вас чаем на главной улице? Это недалеко.

Салли согласилась. Держась за руки, они пошли по гравийной дорожке. Когда они вышли из ворот на зеленые улицы, он указал на великолепный ипподром вдалеке.

— Здесь одна суфражистка бросилась под копыта лошади короля, — сказал он. — Точно так же, как на протяжении уже четырех лет бросают под копыта мальчишек.

— Вам не стоило переодеваться ради меня, — сказала она. — Если это было именно ради меня.

— О, — откликнулся Констебль, — меня уже тошнит от этих проклятых пижам. Да и смотрится смешно с широкополой фетровой шляпой.

Салли заметила нашивку за ранение на левом рукаве кителя. И подумала, что это совсем не отражает всего, что ему пришлось пережить.

— Как бы то ни было, меня очень скоро отправят домой, — сказал он. — Так что все равно надо привести в порядок свою старую форму.

Ей было интересно, воздаст ли мэр его города почести так сильно пострадавшему молодому человеку, она вспомнила, что Наоми рассказывала об эпидемии самоубийств на корабле, на котором она возвращалась домой. Но нет, он слишком сильный человек, чтобы пойти на такое.

В кондитерской на главной улице они заказали чай и профитроли с кремом. Английские пирожные казались паршивыми по сравнению с французскими. Тем не менее этот славный комок теста и сахара пришелся как нельзя кстати. Официантку его внешность, казалось, не удивила. Наверно, она уже привыкла обслуживать таких клиентов.

— Знаете, — сказала Салли, когда принесли чай и ароматный пар защекотал ноздри, — если бы мне сказали вручить награду своему самому лучшему пациенту, я бы выбрала вас. Это правда. Это никакая не лесть. Просто очень сомневаюсь, что сама смогла бы вынести то, что довелось вам.

Констебль невесело усмехнулся и отхлебнул чая. Она не знала, есть ли в его губах нервные окончания, чтобы чувствовать температуру напитка.

— Я уже не такой хороший, как раньше, — сказал он. — Я стал гораздо жестче. Теперь все позади. Теперь мне придется жить с этим до конца дней. Я справился с ранением, но, сказать по правде, не знаю, как справлюсь с результатом лечения.

— У вас есть право быть жестким, если только не переусердствовать.

Но она поняла, что его гложут сомнения.

— Я решил остаться в городе, где жил раньше. В Нарромине. Буду работать с отцом, мы разводим овец и племенных баранов. Надеюсь, ко мне привыкнут в городке, где не так много людей, которых можно шокировать. В этом есть смысл. Как минимум для меня.

— Но вы могли бы куда-нибудь уехать, — сказала она. — Мне как-то не по душе, что вы намерены запереть себя в клетке.

— Нет, думаю, будет лучше попытаться начать жизнь заново дома. Просто хочется на какое-то время избавиться от жалости. И всяких медалей и речей. Старику придется постараться, чтобы ничего такого не было. Я так ему и сказал. Не хочу никаких торжественных встреч на перроне.

Возвращались они под нежным осенним небом цвета утиного яйца. В такую погоду, когда на небе над Северной Европой играют не меньше пятидесяти оттенков голубого и сотня желтого, оно кажется неподражаемо утонченным и величественным одновременно.