Илья Кочергин - Точка сборки (сборник)

В Улан-Удэ за пятьдесят копеек желающих пускали ночевать в комнату для инвалидов – помещение на вокзале, в котором рядами стояло штук двадцать коек. Восхитительная простота и приобщение к жизни. Очень хотелось погрузиться, приобщиться и стать своим.

Через три дня на маленьком рейсовом самолете он достиг Усть-Баргузина, где вышел на берег Байкала. Слово «баргузин» звучало волшебным образом, хоть говори его шепотом, хоть напевай на любой мотив. Улицы тянулись между высокими глухими заборами, за которыми шла крепкая сибирская жизнь, к ней он тоже мечтал приобщиться. Сашок успешно провел переговоры с надменными вертолетчиками и на следующий день забесплатно оказался в поселке Давша – центральной усадьбе заповедника.

Директор не выказал радости, но отправлять домой к маме не стал, пожалел, взял пожарным сторожем на новую территорию заповедника в северном лесничестве. Сашок провел два месяца в одинокой избушке на берегу Байкала. Играл потрепанными картами в кинга с метеорологами из Иркутска, учил новые песни на гитаре, купался, рыбачил и загорал. Два раза в день выходил на связь с Северным кордоном, докладывал – кто и в какое время проплывал по озеру.

Раз в неделю метеорологи гнали самогонку и уносили подальше в лес все тазы, фляги и ведра, чтобы не использовать их как мишени во время веселья.

Верховка и низовка гнали волны вверх и вниз, одуряюще пахло багульником, на той стороне поднимался из воды Байкальский хребет, на этой стороне маячил вдалеке Баргузинский, звал бог знает куда. Дрались между собой собаки, на самодур клевали хариусы и ленки.

Вечерами метеорологи рассуждали, почему мухи не падают с потолка – крючки у них на лапах или присоски? Могли ли мамонты копытить траву из-под снега, как монгольские лошади или олени? Раскосы ли якутские собаки или только так кажется?

Тайга, дальние хребты лежали и ждали, по-прежнему недоступные. Жилья на зиму не предвиделось. Байкал же теперь, после двух месяцев наблюдения за плавсредствами, представлялся Сашку слишком оживленной транспортной артерией.

К осени Сашок отступил на исходные позиции, на нулевой километр, и устроился работать ночным уборщиком в «Макдоналдс». Работа была супер – в иностранной компании, с возможностью роста, он получал больше, чем доктор наук в материном институте. Пока оттирал столы, стены и прилавки, пропитываясь запахом моющих средств, двадцать пять его писем в разные заповедники ушли на восток и на север, добрались до адресатов, и обратно пошли ответы за подписями главных лесничих: «Штаты заповедника укомплектованы полностью», «На данный момент не имеем свободных ставок». Из Кроноцкого на Камчатке написали лаконично, как на дверях гостиницы: «Мест нет».

Только раздразнили – видимо, такая работа нарасхват, желающих слишком много.

Сашок вечерами курил у стеклянных дверей «Макдоналдса», смотрел на Пушкинскую площадь, и Москва представлялась ему большим муравейником, в котором поковыряли палкой. У каждого здесь своя функция – и у этой идущей мимо девушки с независимо вздернутым подбородком тоже. Рабочие муравьи, муравьи-няньки, муравьи-солдаты. Они привязаны к центру муравейника, к его смыслу, к матке, несущей золотые яйца. Как, впрочем, и сама матка, обреченная на жизнь в подземельях своего замка. Сашок другой. Он ощущал себя летучим муравьем, который отправится создавать новые смыслы в новом месте. Он был самым ценным порождением этого муравейника, и все эти люди, и все его предки трудились ради Сашкиного вылета.

Великий поход продолжился в начале октября. Пришло письмо. Свободное место обнаружилось на отдаленном заповедницком кордоне Букалу в Южной Сибири, который не был отмечен на доступных Сашку картах.

От Барнаула в окне автобуса тянулась плоская земля, похожая на рязанские просторы или что-то в этом роде. Но это для нас похожая, Сашка обмануть было невозможно. Сашок глядел в окно и твердо знал, что над рязанскими просторами небо как выцветший ситец, что рязанская березка похожа на жену чужую, клен – на пьяного сторожа, а ивы – на кротких монашек. Он вглядывался в пейзаж и с радостью видел, что совпадений тут нет. Все непохоже. И кленов не видно.

Ради справедливости нужно признать, что Сашок пока слабо представлял, как шепчутся под ветром чужие жены. Но этот легко исправимый недостаток молодости не мешал первопроходцу.

Сашок не думал и не делал выводов, он чувствовал, действовал интуитивно и бессознательно, как и следует поступать, вырвавшись из пробитой родителями столичной и логичной колеи и очутившись за Уралом, на огромной территории бессознательного, где реки и горы бормочут свои названия на неведомых языках, где не проторены туристические тропинки ассоциативных связей, где еще не поставлены дорожные указатели для пытливых нейронов.