Илья Кочергин: Рахат

Илья Кочергин

Рахат

(Алтайские рассказы)

Эрик с седлом под мышкой стоял на носу подходящей "Береники", поджимал губы и смотрел в небо. При этом еще качал головой, и я понял, что он будет разговаривать со мной очень холодно.

Я принял трап, - он слез, вручил мне мешок с продуктами, и мы молча пошли вверх по дороге. Ружья и седло он нес сам - обижался. Эти ружья я забыл на "Беренике", когда мы с Антоном забрасывали на метеостанцию все наше снаряжение. Мое, Эрика и Антона. Все вещи сгрузил, а ружья стояли для лучшей сохранности в рубке у капитана, а не на палубе, я их и позабыл. И Антон не напомнил. Хорошо, что капитан, вернувшись в поселок, зашел к Эрику, хорошо, что Эрик был дома. Теперь вот Эрик приехал, а мне еще ему одно неприятное известие надо было сообщить.

- Знаешь, тут еще такая неудача произошла. Антон попросил коня съездить в Паспалык.

Эрик смотрел перед собой, все время перехватывал седло с потником, и стремена позванивали о стволы ружей.

- Уронили коня?

- Ну, в общем, Антон не на брод почему-то поехал, а по мостику стал коня проводить, и тот сорвался. Порвал о железяку пах.

- А как ты дал ему коня, если это не твой конь?

- Поэтому и дал, - как я могу запрещать или разрешать ездить на казенном коне. Я же не начальник. Кто-то все равно туда должен был ехать, я или он. Я заседлал, все проверил.

- Он его привел назад?

- Привел.

Не доходя до Димкиного дома, где я остановился, мы бросили вещи на дороге и пошли смотреть коня. Рахат был привязан около ручья, где была хорошая трава, тень, ну и вода. Его задняя нога была вспорота с внутренней стороны от скакательного сустава до паха. Это его, кажется, не беспокоило, - он уверенно наступал на больную ногу, когда я его провел несколько раз туда и сюда. Эрик смотрел и качал головой.

Потом мы сели в тени и наблюдали за конем, как он переходил на привязи, выбирая траву. Он был даже доволен, по-моему, - если бы не рана, его бы не стали привязывать на такое хорошее место.

- Это Женьки Вахотина конь, на него записан. Женька с нас голову снимет. Как же ты все-таки разрешил Антону ехать, если он ни черта не соображает? Сам бы съездил.

- Он просился очень. Я же не начальник, как я могу запретить? Если бы ты здесь был, ты бы и запрещал.

- Ну а теперь наш поход накрывается. Других коней же нет.

- Батыр еще есть, Бардак, Монгуш.

- Бардак не патрульный. Нам никто его не даст.

Рыжий конь ходил по яркой траве, его шерсть отблескивала на солнце. Иногда он мордой отгонял от подмышек слепней. Посередине морды, от лба до носа, проходила белая полоска. На лбу, где у лошадей волосы закручиваются, белое пятно расширялось. Это был лучший патрульный конь - он хорошо ходил и по камням, и по болоту, его тело было длинное, грудная клетка огромная.

Антону было труднее, чем мне. Он был напрямую виновен, а я - косвенно. Правда, потеря ружей добавляла мне вины, но все-таки... Антон улыбался, пожимал плечами и в который раз повторял:

- Я же не знал, я привык по мостику ходить.

Мы по очереди мочились на разорванную ногу Рахата, смазывали рану дегтем. Жевали какую-то траву и привязывали. Повязка слезала.

Приехал Женька Вахотин, делал вид, что относится ко всему спокойно. Трепал коня по шее и успокаивал то ли его, то ли себя. Ветеринар из Бирючи никак не появлялся, и мы проводили дни в ожидании.

Потом, на третий или четвертый день, приехала эта алтаечка - ветеринар, осмотрела начавшую желтеть рану и сказала забить коня на мясо.

- Давайте не сегодня, - попросил Женька, и мы прождали еще один день.

Димка Топляков, у которого мы жили, на самом деле только рад был, что лишний день у него на метеостанции пробудут гости. К вечеру он опять притащил свежей полевой клубники, сварил молодой, очень мелкой картошки и устроился на своем чурбачке послушать народ, а иногда и слово вставить. Женька ушел в темноте еще раз перевязать Рахата на свежую траву, и Димка со своим смешным казацким превосходством стал рассказывать про него:

- Он его ласкает, и зря. Скотина, которую жалеют при убое, и умирает-то тяжелее. Еслив хозяин сам режет, то жалеет - она и бьется дольше. - Димка чуть щурил один глаз и, опершись локтями в колени, глядел на свои сапоги. Получался очень опытный вид. - Он, Женька, тот год корову собрался колоть - вывел ее на берег, вставил ей в ухо ТТ свой и выстрелил. Она оглохла, конечно, и мычит так. Он - второй раз. Я шел мимо, говорю: Женя, говорю, дай я тебе покажу, как делается. Вынимаю нож из сапога, так раз, - и все. Говорю, что, мол, мучить ее пистолетом?