Надежда Нелидова: Обратная сторона тарелки [сборник]

— Какого она у вас цвета?

— Грязного, — простодушно откликнулся Гена. — В деревне у всех цвет автомобиля один: грязный.

Всю дорогу, перекрикивая шум двигателя, рассказывал про свои беды. Дали кредит — чем больше платишь — тем больше должен. Как будто у банка два кармана: один явный, а другой хитрый, потайной. (Намекает?). Дали землю, неудобье — сухая, утрамбованная, звонкая глина. Гена завёл мотоблок — тот запрыгал, как сноровистый необъезженный мустанг.

Но главная-то беда крылась там, откуда не ждал: чудовищная продовольственная неграмотность, косность и инертность населения. Шарахаются как от чумного, от Гены с его молоком. А всё из-за конкурента, монополиста этого. Маслозавода.

— Я ведь эксперимент проводил. Запасся термосами с чаем, с супом. Спрятался с видеокамерой напротив ворот маслозавода в кустах — и снимал двое суток.

И что? И ничего! В смысле, ни одного молоковоза в заводские ворота в это время не въехало! Мистика, детектив, цирк дю Солей. Ап — и молоко из ничего, из пустоты! Зато с чёрного хода железнодорожная ветка у них вечно забита вагонами. Даже ночью при прожекторах не прекращается разгрузочная суета.

— Это ты молодая, не помнишь, — перекрикивал ревущий мотор Гена. — А в советское время к маслозаводу цистерны с надписью «молоко» тянулись из района вереницей. Целыми днями туда-сюда, туда-сюда. Их молочными такси прозвали.

Потом наступила перестройка, иссякли молочные реки. На маслозаводе, чтобы хоть чем-то занять людей, открыли цеха по пошиву фуфаек (это Янка помнила, сама про это писала).

Коров сдавали на мясокомбинат. Оттуда сутками неслось утробное мычанье, как будто объявили войну — и требовалось животину экстренно уничтожить, чтобы не досталась врагу. А потом и мясокомбинат закрылся: кончились коровы.

Коровы кончились — а чудеса начались. Ап — и в магазинах ниоткуда появилось сто видов молочки, полки ломятся.

— А как же эксперимент? — напомнила заинтригованная Янка. — Он имел продолжение?

Имел, а как же. Гена не ленился, ходил по всем городским магазинам и читал упаковки свежей молочной всякой всячины местного производства. Дата выпуска была чётко датирована теми днями, в которые на завод не въехало ни одной цистерны с молоком !

Для чистоты эксперимента Гена запасся уже четырьмя термосами, чтобы разбить палатку и пересидеть в кустах неделю. Но из ворот маслозавода вышли охранники, конфисковали палатку и видеокамеру. И недвусмысленно намекнули Гене, что если его тощую задницу ещё раз в кустах увидят — на угольках Гениного хозяйства самолично изжарят шашлыки. Из Гениных же коров и коз.

— Обратились бы в надзорные органы… — подсказала Янка.

— Обращался! — горестно крикнул Гена. — Сразу после обращения-то охранники меня вдруг и обнаружили! И в редакцию ходил… Та-а, мутная история. Еле ноги унёс, в воровстве обвинили, представляешь?! Заговор какой-то.

«Всё равно редакция бы не помогла, — думала, отвернувшись, Янка. — Маслозавод у нас — главный рекламодатель».

Дом у Гены был старый, чёрный, с неприветливыми, по-северному высоко вырубленными оконцами. «Зато тепло». Под крышей белела спутниковая тарелка. Окружён неказистыми сарайками, пристройками, навесами, загонами. Всё сколочено из заплат: тут доски, тут ржавая рабица, тут куски железа и ДСП. «Зато прочно».

Загоны молчат, но оттуда тянет тёплым, добрым, доверчивым живым духом. Снег вокруг утоптан, тёмен, кое-где пронзён янтарными дырками. Там клочок сена, там козьи горошки, как рассыпанный изюм.

Внутри дом умилил Янку стерильной, больничной чистотой. У большой, ещё горячей печи на провисших верёвках висели марли, белые и цветные чистые тряпки. На плите, на кирпичах прожаривались подойники. Пахло кислым, сладковатым, молочным, детским.

У порога Гена снял с Янки валенки, сунул взамен пушистые тапки. Велел Янке располагаться, пока он задаст корм скотине.

Янке ходила и трогала могучие, чёрные бревенчатые стены — у новых русских в загородных домах это последний шик. Никаких женских вещиц: салфеток, безделушек, зеркалец, картинок. Только одна увеличенная фотография женщины в простенке.

Взгляд женщины туманно, загадочно устремлён вдаль. Лицо курносое, простое, широкое: в народе такое называют лопатой. Рябенькие волосы распущены по плечам, подбородок подпёрла указательным пальцем — так фотографировались артистки в шестидесятых годах. За спиной море, горы, пальмы, как нарисованные, — явно коллаж.