Надежда Нелидова: Обратная сторона тарелки [сборник]

В дальнем углу темнели клетки, по-домашнему пахнуло навозом. В одной клетке завозился комочек, захныкал. В другой клетке живое блеснуло глазёнками и убралось с глаз, уковыляло, забилось в угол. В третьей звякнула тяжёлая волочащаяся цепь.

— Кто это?!

— Медвежата, — подсказал выросший за спиной пьяненький Дмитрич. — Вы осторожней, руки сквозь прутья не суйте, тяпнут. — Он нетерпеливо и неодобрительно поглядывал в сторону леса. — Эх, спугнули олениху. За подранком идут. Теперь раньше утра не жди. Пока измотают, пока кончат. Горе — снайперы, с пяти шагов в молоко.

— Медвежата? — умилилась Аня. — Откуда они здесь?

— А куда их девать? Мамок убили. В мешок и сюда.

— Бедненькие, маленькие! Не бойтесь: выкормят вас — и выпустят… — шептала Аня. Глаза привыкли к полутьме, она увидела жалобно ворчащего грязного медвежонка.

— Зачем выпускать. Это ж таски. Для притравы держим. Ну, щенков, молодняк натаскивать, науськивать, — дружелюбно пояснил Дмитрич. — Летом волчат, лисят для этой цели пользуем. Да не трогайте вы их, гнойные они, в говне все. Они ж срутся от страха, когда их собаки рвут. Тут большие срутся, не то что малые.

Аня, запахнув шубу, убегала, а за спиной скулили, плакали, звали мам звериные дети, остающиеся во власти распалённых силой, кровью и водкой мужиков…

Она просидела в избе, мрачно забившись в угол, не меняя позы, в шубе до утра. За окошком снова посинело, потом порозовело. Потом ревел вернувшийся снегоход, слышались весёлые усталые мужские голоса.

— Ключи, — сказала она коротко Мирону, протягивая ладонь. — От клеток.

Мирон уставился на неё, дивясь резкой смене настроения. И вдруг разом всё понял и в ярости, с размаху стянул белый в крапину камуфляж, пуховый комбинезон, зло изо всей силы шваркнул об пол. Пообещал:

— Я этому алкашу Дмитричу кадык вырву! Экскурсовод хренов.

— Герои! — кричала Аня. — Сытые, тепло одетые, на снегоходах раскатываете! Адреналин некуда девать — езжайте в горячие точки! А, там страшно, убивают! Мерзкие трусы! Живодёры! Садисты! Хуже фашистов! Убиваете из удовольствия! Подохнете — прямая дорога вам в ад! Будьте вы прокляты, убийцы, и жёны ваши, жрущие мясо, и дети ваши будьте прокляты! Чтобы перестреляли друг друга! Чтобы печень от цирроза усохла! Ненавижу!

Анину истерику прекратила сильная — голова мотнулась — пощёчина. Она захлебнулась и с ненавистью смотрела в пол, лишь бы не смотреть на Мирона. Он взял её за плечи: «Анька, ведь мы одной крови, друг на друга заточены!» С омерзением стряхнула его руки.

Мирон метался по избе, бессильно рычал, ругался, в отчаянии упрашивал. Говорил, что Аня делает из него бабу, на посмешище мужикам. Что медвежата обречены, их нельзя выпускать — погибнут. А здесь их кормят.

— Чтобы дольше мучить?!

Мирон говорил разумные вещи: если не отстреливать, животные бесконтрольно плодятся и гибнут сотнями под колёсами, устраивая аварии на дорогах. «В Европе, в Америке это целая проблема». Сбитые покалеченные звери тащатся в лес и умирают там долго, мучительно: уж лучше от пули, сразу. Что поделаешь, человеку и зверю трудно сосуществовать. Да, Мирон согласен: человек — самая большая ошибка Бога. Только останься, Анька!

— Уйди ты… Ошибка Бога. Пусть меня увезёт кто-нибудь. Не ты.

— Анют, сапоги купила? Ты какая-то на себя не похожая…

Как всегда, чувствует себя виноватым. Жалкий, забитый Поносов — уж точно не хозяин жизни, не охотник. Разве с удочкой в выходной посидит, и то: бережно снимет рыбу с крючка — и обратно в речку: «Гуляй, подрастай, малявка».

Увидел: нет на пальце кольца — глаза растерянно забегали, а спросить не решился. Разве это мужик? Травоядное. На следующий день Аня отнесла в загс заявление о смене девичьей фамилии на мужнину. А книжку и под псевдонимом можно издать. Если будет она когда-нибудь, книжка.

Настойчивые мироновские звонки сбрасывала. И, прежде чем внести навсегда в чёрный список, отправила на его номер прощальную длинную СМС-ку: