Джонатан Троппер - Дальше живите сами [litres]

Так, надо принять стратегически правильную позу: втянуть живот и скрестить руки на груди.

— Не могу найти пробку, — говорит Элис.

Оставляя на полу капли, я встаю рядом и тоже пялюсь на щиток. Слишком темно, и разглядеть, на каком предохранителе маленький оранжевый индикатор торчит, а не утоплен, практически невозможно. Я провожу ладонью по всем, пытаясь искать на ощупь.

— Вот она! — Я нажимаю на оранжевую кнопочку, загорается свет, и в тот же миг с меня сваливается полотенце. — Ой, прости.

Я сгибаюсь пополам, чтобы подобрать полотенце и одновременно прикрыться. Элис, улыбаясь, следит за моими манипуляциями с полотенцем.

— Ничего нового я не увидела. — Лукаво фыркнув, Элис направляется к лестнице. И этот смешок, это редкое для Элис легкое, лучезарное настроение окончательно убедили меня в том, что я — единственный из братьев Фоксманов, кому этой ночью ничего не перепало.

— Было субботнее утро, — говорит Венди. — Тебя, мамочка, вообще дома не было, ты уехала на гастроли, с лекциями про книжку. Папа был на крыше, прибивал там желоба для стока дождевой воды или еще что-то в этом роде. Шуму он устроил много, поэтому я отправилась в подвал смотреть телевизор. Как сейчас помню — смотрела я «Брейди Банч», серию, где они уезжают на Гавайи.

— Помню-помню эту серию, — подхватывает Филипп. — В ней Алиса повредила спину на уроке гавайских танцев, а все из-за амулета Питера, который приносил неудачи.

— Все правильно, — отвечает Венди, — но сериал к моему рассказу отношения не имеет.

— А я еще помню, как радовался, что они взяли Алису с собой в отпуск, — не унимается Филипп. — Она же просто домработница. И нигде дальше кухни до этого не бывала.

— Филипп помнит все фильмы и шоу, которые видел в жизни, — гордо поясняет Трейси. Как будто мы без нее не знаем.

— Только за это деньги не платят, — откликается Венди.

Трейси явно обижена, а Филипп ржет. У них с Венди долгая история подобных перебранок, поэтому такой текст даже оскорблением не считается.

Трейси и Элис сидят на диване, Линда — в кресле, подняв ноги на один из складных белых пластиковых стульев. Барри на заднем дворе читает «Уолл-стрит джорнэл», а мальчишки бегают вокруг. Остальные члены семьи уже уселись на эти чертовы стульчики. Мы морально готовимся провести на них целый день, до полного затекания и онемения задницы, пялясь гостям в самое что ни на есть причинное место. В ожидании посетителей мама попросила нас вспомнить какие-то личные эпизоды, связанные с папой, и теперь записывает наши рассказы в большой коричневый блокнот.

— Короче, я была в подвале, смотрела телевизор, и тут первый раз пришли месячные…

— У меня одна дочь, а меня не было рядом, когда она впервые ощутила себя женщиной! — восклицает мать. — Никогда себе этого не прощу.

— Ну, это не самое большое из твоих преступлений, — с ухмылкой бросает Венди. — Я бегу наверх, кричу папе в окошко, но он колотит молотком и ничего не слышит. Я выбегаю во двор, снова кричу, но он снова не слышит. Тогда я хватаю бейсбольный мяч — Пол вечно разбрасывал мячи по всей лужайке — и бросаю на крышу. Я хотела, чтобы он там стукнулся, а потом скатился на землю — папа посмотрит, кто кидал, и увидит меня. Но я, видимо, не рассчитала силы, потому что мяч угодил точно папе в затылок. И вот он теряет равновесие и падает с крыши, а следом — только что прибитый желоб.

— Совершенно не помню эту историю, — говорит Филипп.

— Еще бы, это же не телешоу, — отвечает Венди и поворачивается к Трейси: — Филипп был у родителей последним ребенком. Его фактически взрастил телевизор. Так что его вины тут нет.

— Ну ты и стервоза, — говорит мать с улыбкой.

— Продолжаю. Папа лежит на земле, навзничь. Рука у него сломана, на лбу кровавая рана, глаза закрыты, и я уверена, что я его убила. Я ору: «Папа, очнись!», и тут он открывает глаза и говорит: «Я этот желоб все утро прибивал». Потом он встал, мы сели в машину и он, одной рукой, дорулил до больницы. Медсестра у стойки как посмотрела на него — сверху вниз, снизу вверх — и разахалась: «Господи! Что с вами случилось?» А он отвечает: «У моей дочери начались месячные».

Все хохочут.

— Прелестная история, — говорит мама. — В этом весь Морт!

— Пока папе вправляли и гипсовали руку, Виктория, так звали медсестру, отвела меня в туалет и научила вставлять тампон, и я до сих пор вижу ее лицо каждый раз, когда пользуюсь тампоном. Она была такая высокая женщина, с Ямайки, с черными веснушками, как у Моргана Фримана, и она говорила: «Он сам проскользнет, детка. Главное, не бойся. Туда тебе и покрупнее штуки засовывать будут. И засунут и вынут». Мне потом долго-долго кошмары снились.