Имре Уйвари - Особенный год

Его нужно было поддержать. Дьюла способен бороться за самого себя. Очистив душу откровенным признанием, он уже стыдился своего падения.

Ребята из отделения, конечно, помогут ему. Поможет и командир взвода лейтенант Секереш, который умеет тактично подойти к людям. И даже вечно ворчащий командир отделения ефрейтор Токоди и тот не откажет в помощи. Только вместе с ними, вместе со всем коллективом нам удастся поставить парня на ноги.

В воскресенье состоялась драматическая встреча Дьюлы с отцом. Я послал ему телеграмму и просил приехать в часть. Отец приехал, и я лично рассказал ему обо всем, что случилось с его сыном.

Старый рабочий сидел, уставившись на карту, висевшую на стене, будто хотел прочесть на ней ответы на все вопросы, которые я ему задал.

— Ума не приложу, от кого он унаследовал такой дурацкий характер? — пробормотал он наконец себе под нос.

Я промолчал. О его сыне, Дьюле Наде, мне было известно только то, что тот мне сам рассказал. Я, конечно, понимал, что по наклонной плоскости он покатился под влиянием не характера, а среды.

Я попытался уговорить отца помириться с сыном и поговорить с ним по душам, как будто ничего не случилось.

Отец молчал, разглаживая узловатыми от тяжелой работы пальцами скатерть на столе.

— Позовите этого типа! — сказал он после долгого молчания.

Дьюла вошел в канцелярию с опущенной головой и остановился на пороге.

При виде сына отец встал и влепил ему две оплеухи. Все произошло так быстро, что я не успел помешать ему. Затем старик повернулся к сыну спиной и, словно оправдываясь передо мной, убежденно сказал:

— Он это заслужил… Он знает за что… Так с ним следовало бы раньше поступить, тогда, быть может, он не дошел бы до такого позора…

Дьюла стоял не шелохнувшись.

Я боялся, что, получив оплеуху, он выбежит из комнаты и бог знает что сделает.

В ту ночь, разговаривая с парнем, я, словно нянька, ухаживал за ним, старался, чтобы он понял: я не считаю его конченым человеком и от души хочу помочь ему встать на ноги.

Теперь же я решил, что отец своими оплеухами все испортил. Вместо того чтобы обратиться к сыну с добрыми словами, он снова оттолкнул его от себя. Однако я и словом не обмолвился, поняв, что нужно набраться терпения и ждать, пока отец с сыном сами по-родственному не выяснят свои отношения.

Несколько минут в комнате ничего не происходило. Отец стоял у окна и смотрел на голые тополя, а сын ожидал его решения, стоя у двери. Лицо его горело, но он даже не дотронулся до него руками. Он не плакал, но, видимо, ему было стыдно, отчего он все время смотрел себе под ноги.

Первым пошевелился отец. Он подошел к столу, сел на стул и начал развязывать вещмешок, с которым приехал. Он вынул каравай белого домашнего хлеба, завернутый в полосатый кусок материи, и, положив хлеб на стол, сказал сыну:

— Вот тут тебе… мать кое-что прислала.

Сказав это, он, даже не посмотрев на сына, обратился ко мне, показывая на бутыль, которую он извлек из мешка:

— Если вы не обидитесь… это не из корчмы. Один коллега привез из села… домашняя палинка…

В этот момент зазвонил телефон. Меня выбывали на КПП. Оставив их вдвоем, я надолго ушел из канцелярии.

Когда я вернулся, отец и сын мирно сидели за столом и ели.

Увидев меня, отец встал, взяв в руки бутылку, кивнул в сторону сына и спросил:

— Ему можно? Немножко…

Вообще-то в казарменные помещения запрещено приносить спиртные напитки, но в тот момент я не мог отказать ему.

Я чувствовал, что примирение прошло отнюдь не гладко и вполне возможно, что в мое отсутствие отец, разговаривая с сыном, прибегнул к методам, которые уже давно изжиты современной педагогикой. Но сейчас не это было важно; важно было то, что они помирились.

Нам был нужен старик Надь для того, чтобы помочь его сыну стать настоящим человеком.

Как бы резко ни беседовал отец с сыном, сколько бы оплеух он ему ни отвесил, этим самым он признавал и свою вину, так как он нес большую долю ответственности за то, что сын его встал на неверный путь.

Возможно, что и сам отец чувствовал это, так как, прощаясь со мной, он сказал:

— По-другому, конечно, с ним нужно было. Наши дети уже не такие, какими мы были. Не успеешь оглянуться, а они уж взрослые…

Старик уехал, а я подумал о том, что теперь он вместе со мной будет беспокоиться за судьбу сына.

С первого дня нового учебного года меня интересовало, с кем я быстрее всего установлю полное взаимопонимание. Своих офицеров я знал хорошо. Лучше всех, как говорят — с полуслова, меня понимал лейтенант Секереш. Урок, который он получил от меня в самом начале своей командирской деятельности, пошел ему на пользу и закалил его. Не мог пожаловаться я и на других офицеров. Оставалось только добиться такого же взаимопонимания с младшими командирами и солдатами.