Имре Уйвари - Особенный год

— Исключения очень вредны в нашем деле, — согласился с ним ефрейтор Барати. — У нас в полковой школе самому лучшему взводу и отделению даже присваивали звания «Передовой взвод» и «Передовое отделение».

— Помнится мне, что и у нас не все гладко шло сначала, — перебил его Балатони. — И ты ошибки допускал. Почему ты не доложил об этом командиру взвода?

— Я поздно их заметил, — ответил Барати. — Мы с тобой были в отделении отличниками, и взводный делал нам кое-какие поблажки: чаще других отпускал в увольнение, хотел, чтобы все считали нас какими-то особенными. Сначала солдаты обижались за это только на взводного, а потом и нас невзлюбили, считали подхалимами. О чем бы они ни спорили, стоило только нам подойти, как они моментально замолкали. Однажды я случайно услышал один разговор, из которого узнал, что нас с тобой очень не любят. И вдруг я понял, что они, собственно говоря, правы. Мне было очень неприятно, но что я тогда мог сделать?

— Из этого следует извлечь урок, — сказал я ефрейтору.

— Я уже извлек, на всю жизнь.

— Разумеется, не всегда нужно обращать внимание на то, что о тебе говорят подчиненные, — вступил в разговор Герьен. — Одно время у меня в отделении создалась какая-то нездоровая обстановка. Рядовые Задори и Юхас первое время очень старались. Куда бы ни требовались добровольцы, даже на самую грязную работу, они всегда вызывались первыми. Разумеется, им в первую очередь давали билеты в кино или в театр. А потом я вдруг заметил, что оба солдата работают спустя рукава. Койки у них заправлены хуже, чем у других, больше того, Задори даже стал дерзко отвечать дневальному, чего за ним раньше никогда не замечалось. Нетрудно было догадаться, что тут что-то не в порядке. Однажды вечером я поговорил с ними обоими. Сначала они пытались отвертеться, а потом Юхас признался, что он нарочно стал плохо относиться к своим обязанностям, так как Лакатош, Петени да и другие ребята за глаза называют их подхалимами.

— Надеюсь, вы этого так не оставили? — спросил я.

— Нет, конечно. В тот же вечер я провел в отделении собрание, на которое пригласил Барати, а тот привел с собой Петени. Все, как есть, выяснили. Интересное получилось собрание!

— А знаешь, что мне на следующий день сказал Петени? — Барати положил руку на плечо Герьена. — Вот что: «Уж лучше бы вы меня, товарищ командир, наказали, а то все меня теперь ругают». «Вы сами в этом виноваты, — ответил я ему. — Надеюсь, это для вас будет уроком на всю жизнь».

Постепенно командиры отделений разговорились. Зашла речь о машинах, о предстоящих полевых учениях, о боевых стрельбах, а самое главное — о воспитании молодых солдат.

Младших командиров интересовало прежде всего, признают ли их солдаты за настоящих командиров. Об этом интересно говорил ефрейтор Бене:

— Я не раз беседовал с солдатами, пытаясь лучше понять их. Я внимательно следил за выражением их лиц и видел, что не все они хотят открыть нам свою душу. Задавать им вопросы? А что толку? Я решил набраться терпения и ждать. Ведь я живу среди них и потому могу ежеминутно наблюдать их жизнь, а если быть особенно наблюдательным, то можно узнать и кое-что об их мыслях. Я спрашивал о чем-нибудь Сиксаи, и, отвечая, он с каждым разом становился мне все понятнее и понятнее. Однажды он сказал мне о своей матери: «Напишу-ка я своей старушке письмо, пусть почитает его соседям, похвастается, какой у нее сын…» Всего, казалось бы, несколько слов, а за ними раскрывается душа человека. А если общаться с ним только официально, то многого не узнаешь… Другой солдат, напротив, ведет себя совсем не так. Вот взять, например, Хорвата. До армии он работал на заводе «Ганц». Слышали бы вы, с какой теплотой он рассказывает о своих товарищах по работе, а о себе ни слова. И все же я его понимаю, знаю, что он добрый, честный парень. За Сиксаи нужно присматривать, а Хорвата самого можно приставить к кому-нибудь, чтобы он помогал другим…

Так непринужденно текла беседа. Кто знает, как долго мы еще проговорили бы, если бы в зал не вошел дежурный и не сказал:

— Товарищ капитан, докладываю, что через двадцать минут будет вечерняя поверка.

Ничего не поделаешь — распорядок дня нарушать не позволено, а Ленжер сегодня дежурный и, следовательно, обязан следить за ним.

Когда я прошел через КПП, горнист протрубил «Отбой». В большом сером здании одно за другим гасли окна. Я остановился и посмотрел на окна своей роты. В одном из них мелькнула фигура Ленжера, который прошел между рядами кроватей, и вслед за тем сразу все восемь окон погрузились в темноту. Рота спала.