Антония Байетт - Обладать [litres]

Как видишь, я в некотором роде наказана за то, что спрятала её от тебя.

Помнишь, я однажды тебе прислала загадку про яйцо? Призрачный символ моего самозатворничества, одержимости собою, которые ты грозил разрушить, хотел того или нет. И ведь ты разрушил их, мой милый друг, хотя бы и желал мне — я знаю, верю, что это так! — единственно добра. Я задаюсь вопросом: останься я в моём замке, за валами, за укрепленьями, в донжоне — стала бы я великим поэтом — столь же великим, как ты? Я задаюсь вопросом: был ли мой дух твоим опрокинут, как дух Цезаря духом Антония — или я возросла от твоих щедрых даров, как ты о том и пёкся? Всё это сложно и глубоко перемешалось — мы любили друг друга — друг друга ради, — правда оказывается, что это было ради Майи (которая, кстати, не хочет и слышать о своём «странном» имени и предпочитает ему простое Мэй, и, надо сказать, это «Мэй» ей очень идёт).

Я так долго гневалась — на всех нас, на тебя, на Бланш, на собственную особу… И вот теперь, под конец, «в спокойном духе, страсти поистратив», я думаю о тебе вновь, думаю с ясной любовью. Я перечитывала «Самсона-борца» [197] Драматическая поэма Дж. Мильтона, из финала которой взяты строка «в спокойном духе, страсти поистратив» и две последующие цитаты. и снова там наткнулась на дракона, в образе которого всегда тебя представляла, тогда как сама я была «ручной дворовой птицей»:

Ну разве это не точно сказано? Разве не ты — пылал огнём, и разве не я — занялась от твоего пламени?.. Что же с нами будет дальше, восстанем ли мы из пепла? Станем ли схожи с мильтоновским Фениксом?

Я бы охотнее вовсе не выходила из моей скорлупы и прожила бы одна (если говорить начистоту). Но поскольку этого не было мне позволено — почти никому не бывает дана жизнь себе довлеющая, — я благодарю Бога за тебя. Если суждено быть Дракону — благодарю Бога, что моим Драконом был Ты…

Пора мне остановиться. Об одном ещё напоследок. О твоём внуке (и что самое удивительное, моём также!). Его зовут Уолтер, и он громко рассказывает нараспев или даже поёт стихи, к изумлению своих родителей, у которых на уме только пашни да конюшни. Мы читали с ним почти всего «Старого Морехода» и много толковали об этом сочинении: он декламирует сцену благословения водяных змей и другой отрывок, о том виденьи, где сверкающее око океана воздето к луне, декламирует вдохновенно, и глаза его горят от всех этих картин. Он сильный, крепкий мальчик — и полон жизни, и должен жить долго.

Заканчиваю. Если можешь — и если хочешь, — прошу, пошли мне весточку, что прочёл моё письмо. Не смею тебя просить — о прощении.

Наступило молчание. (Поначалу Мод читала матовым голосом, ясно и без выражения, но под конец прорвалось еле сдерживаемое чувство.)

— Опана! — раздался в тишине голос Леоноры.

— Я знал, что это нечто ошеломительное !.. — сказал Собрайл.

Гильдебранд таращился, ничего пока не понимая.

— К сожалению, — сказал Эван, — незаконные дети в те времена не имели наследных прав. Иначе б вы, Мод, в одночасье стали владелицей огромного множества документов. Я подозревал что-нибудь этакое. В Викторианскую эпоху о внебрачных детях благородного происхождения нередко заботились именно таким образом — помещали в другую достойную семью, чтобы дать им подобающее воспитание и хорошие жизненные возможности.

Аспидс обратился к Мод:

— Как всё-таки удивительно, вы оказались потомицей их обоих — и как это дивно и странно, что вы в научных поисках постоянно ходили вокруг мифа вашей родословной, верней, вокруг правды!

Все смотрели на Мод. Мод не сводила глаз с фотографии:

— Я видела раньше эту карточку. У нас дома. Моя прапрабабка…

В глазах Беатрисы сверкнули слёзы, сверкнули и покатились по щекам. Мод протянула ей руку:

— Ну что вы, Беатриса, дорогая…