Антония Байетт - Обладать [litres]

— Простите, я так глупо плачу… Но ужасная мысль… Он ведь так никогда и не прочёл этого письма?.. Она написала всё это в никуда. Ждала, наверное, ответа… а ответа и быть не могло…

— Да, вы же знаете, какая была Эллен. — Мод вздохнула. — Но… как вы думаете, почему она положила письмо Кристабель в этот ларчик вместе со своими любовными письмами?

— И волосы, волосы! — воскликнула Леонора. — Там ведь, кроме браслета из их волос, ещё и косица белокурая! Волосы Кристабель, не иначе!

— Наверное, она не знала, как поступить, — сказала Беатриса. — Ему письмо она не дала, но и сама читать не стала — в её духе! — просто припрятала… для… для…

— Для Мод! — сказал Аспидс. — Как теперь выясняется. Она сохранила всё это для Мод!

Мод сидела без кровинки, по-прежнему не сводя глаз с фотокарточки, сжимая в руке письмо, и говорила тихо:

— Не могу думать в таком состоянии. Надо выспаться. Сил не осталось. Давайте всё обсудим утром. Даже не знаю, отчего это так на меня подействовало. — Повернулась к Роланду. — Найди, пожалуйста, комнату, где можно лечь спать. Все бумаги нужно пока передать на хранение профессору Аспидсу. А фотографию… можно я её немного подержу, только сегодня?..

Роланд и Мод сидели рядом на краешке кровати под балдахином, украшенным узором золотых лилий в стиле Уильяма Морриса. При свете свечи в серебряном подсвечнике они вглядывались в свадебный снимок Майи. Они старались разобрать детали, их головы — тёмная и бледнокудрая — склонялись всё ниже, приближались одна к другой. Они слышали запах волос друг друга: сложный запах бури, грозы, дождя, потревоженной глины, переломанных веток, летучей листвы… а ещё подо всем этим человечий тёплый запах, не похожий на твой собственный.

Майя Бейли смотрела на них, улыбаясь безмятежно. Они узнавали в ней девочку, о которой писала Кристабель в письме к Падубу, — сквозь древнюю лоснистость карточки, сквозь разводы серебра им открывалось лицо, отмеченное счастьем и уверенностью: Майя с какой-то лёгкостью несла на голове свой тяжёлый венок, свадьба была для неё не церемонией, а простым, радостным и волнующим событием.

— Она похожа на Кристабель, — сказала Мод. — Трудно этого не заметить.

— Она похожа на тебя, — сказал Роланд и прибавил: — И на Рандольфа Падуба тоже. Шириной лба. Шириной рта. И ещё вот этим, кончиками бровей.

— Значит, я похожа на Падуба.

Роланд бережно потрогал её лицо:

— Раньше я бы, может, и не заметил. Но это так. В вас есть общее. Вот здесь, в уголках бровей, в линии рта. Теперь я это разглядел и уж никогда не забуду.

— Мне как-то не по себе. В этом что-то неестественно предопределённое. Демоническое. Как будто они оба вселились в меня.

— С предками всегда так бывает. Даже с самыми скромными. Если посчастливится узнать их покороче.

Он погладил её влажные волосы, ласково, чуть рассеянно.

— Что теперь будет? — спросила Мод.

— В каком смысле?

— Что нас ждёт?

— Тебя — длинная тяжба из-за писем. Потом — большая работа с ними. А меня… у меня есть кое-какие свои планы.

— Я думала, мы будем работать с письмами вместе… Было бы славно.

— Очень великодушное предложение. Но к чему? Главной фигурой в этом романе оказалась ты. А я… я и проник-то в сюжет самым что ни на есть воровским способом. Но зато я многое узнал.

— И что ж ты узнал?

— Ну… всякие важные вещи. От Падуба и от Вико. Насчёт языка поэзии. Я ведь… мне надо будет кое-что написать.

— Ты словно на меня злишься. Почему это вдруг?

— Да нет, не злюсь. То есть злился… раньше. Это оттого, что у тебя всё так уверенно, победительно. Ты подкована в теории литературы. Увлечена идеалами феминизма. С лёгкостью вращаешься в хорошем обществе. Ты принадлежишь к другому миру — миру таких людей, как Эван… А я… у меня ничего нет. То есть не было. И я… я к тебе слишком привязался, слишком стал от тебя зависеть. Я знаю, что мужская гордость в наше время понятие устаревшее и не столь существенное, но для меня оно кое-что значит.

— Понимаешь… — сказала тихо Мод. — Я испытываю… — И осеклась.

— Что ты испытываешь?

Он посмотрел на неё. Лицо её в свете свечи казалось изваянным из мрамора. «Великолепно холодна, безжизненная безупречность…» — который уж раз шутливо процитировал он про себя строку Теннисона.

— Я тебе не сказал. Мне предлагают три преподавательские должности. В Гонконге, в Барселоне, в Амстердаме. Передо мной весь мир. Я, скорее всего, поеду и тогда уж точно не смогу редактировать письма. В любом случае это дело ваше, семейное.