Маркус Зузак - Я – посланник

«Зато теперь ты знаешь, что делать», – говорит оно.

«Это точно», – думаю я в ответ.

На Генри-стрит я оказываюсь следующим вечером после работы. Как и планировалось, дохожу до входной двери. Стучусь.

Надо сказать, что дом отца О’Райли при ближайшем рассмотрении оказывается не просто развалюхой, а чудовищной развалюхой. Чудовищной от слова «чудище».

Выслушав, кто я, священник без дальних мыслей приглашает меня в дом.

Оглядевшись в прихожей, я неожиданно выдаю:

– Господи, вы что, здесь никогда не убираетесь?

«Ой! Я сказал это вслух?!»

Поволноваться как следует не выходит, потому что святой отец моментально отвечает:

– Ты бы на себя посмотрел, сын мой. Ты что, куртку вообще не стираешь?

– Один – один, – киваю я.

Молодец отче, за словом в карман не лезет.

Святой отец, кстати, лысоватый мужчина примерно сорока пяти лет. Пониже, чем брат, с темно-зелеными глазами и сильно оттопыренными ушами. Отец Томас облачен в сутану – даже странно, что он живет здесь, а не в церкви. Мне всегда казалось, что священники живут прямо в церкви: на случай, если прихожанину срочно понадобятся совет или помощь.

Мы проходим на кухню и садимся за стол.

– Чай или кофе?

Вопрос задан так, что у меня нет возможности отказаться от всего, надо обязательно выбрать что-то.

– Кофе, – отвечаю я.

– С молоком и сахаром?

– Да, спасибо.

– Сколько ложек сахара?

– Четыре, – отвечаю я с некоторым смущением.

– Четыре?! Ничего себе! Ты прямо как Дэвид Хелфготт!

– Это кто такой, черт подери?

– Ну как же! Это пианист! Сумасшедший, но гениальный! – поражен моим невежеством отец Томас. – Он в день выпивал по десять кружек кофе с десятью ложками сахара.

– И что, хорошо играл?

– Да, – кивает он и ставит чайник. – Ненормальный, но пианист хороший.

Теперь в его зеленых, бутылочного цвета глазах светится доброта. Огромная, как вселенная.

– А что, Эд Кеннеди, ты тоже сумасшедший, но хороший?

– Не знаю, – пожимаю плечами я, а священник хохочет над собственной шуткой.

Кофе готов, отец Томас ставит его на стол и садится сам. Прежде чем сделать глоток из чашки, он спрашивает:

– У тебя, случайно, не пытались стрелять сигареты или мелочь? Ну, там? – показывает он кивком на улицу.

– Ага, пытались. А один парень все выпрашивает у меня куртку!

– Да ты что? – Святой отец осуждающе качает головой. – С чего бы это? Похоже, у бедняги совсем нет вкуса.

И прихлебывает кофе.

Я придирчиво оглядываю рукава:

– Что, прямо кошмар?

– Да нет, – очень серьезно отвечает отец Томас. – Я просто подначиваю тебя, сын мой.

Повторный осмотр рукавов и молнии дает плачевные результаты: замша действительно прилично вытерлась в этих местах.

Между нами повисает неловкое молчание. Похоже, пора переходить к делу. Возможно, отец Томас тоже так считает: его лицо выражает любопытство, но какое-то терпеливое.

Я уже было раскрыл рот, чтобы все рассказать, но в соседнем доме начинается громкий скандал.

С грохотом бьется посуда.

Из-за забора несутся громкие вопли.

Люди, похоже, ссорятся не на шутку: орут и хлопают дверями.

Отец Томас замечает мое беспокойство и говорит: – Извини, Эд, я на секунду.

Потом подходит к окну и открывает его шире.

– Так! Эй, вы! Не могли бы вы оказать мне услугу и прекратить это безобразие? – орет он.

Все затихает.

Отец Томас требовательно окликает соседа:

– Клем? Эй, Клем?

К окну подкрадывается нерешительное бурчание, прорывающееся виноватым голосом:

– Да, святой отец?

– Что происходит?

– Это все она, святой отец! Опять меня из себя вывела! – тут же заявляет голос.

– То, что она вывела тебя из себя, очевидно, но в чем, собственно…

Тут раздается другой голос, женский:

– Святой отец! Он опять ходил в паб! Напился и проигрался!

Голос священника мгновенно преображается. Именно так должен говорить его преподобие – твердым, вызывающим мгновенное уважение тоном:

– Это правда, Клем?

– Ну, это, ну, да, но…

– Никаких «но», Клем. Сегодня вечером ты никуда не идешь. Сядете рядом, возьметесь за руки и будете смотреть телевизор. Это понятно?

Голос номер один:

– Да, святой отец.

Голос номер два:

– Спасибо, святой отец.

Томас О’Райли садится обратно за стол и качает головой.

– Знакомься, это Паркинсоны, – вздыхает он. – Чертовы придурки.

Последнее замечание ввергает меня в глубокий шок. Разве священники ругаются? На самом деле я до этого ни с одним не беседовал, но мне кажется, что в большинстве они не такие…